Гул голосов волной катился по всему залу Собрания от края до края. Почти никто не слушал вызванных для объяснения мэра Парижа Паша и министра внутренних дел Гара. По первым же их невнятным словам стало ясно, что они не только не владеют ходом событий, но даже плохо понимают, что происходит. Их сразу же стали перебивать угрожающие и переругивающиеся между собой выкрики…
– Арестовать! Арестовать мэра! Арестовать министра внутренних дел! Арестовать их обоих! – Измена! Граждане, нас предали! – Парижская Коммуна объявила нам войну! – Не Конвенту – только изменникам, то есть вам! – Нам? Или – вам?! – Посмотрите на гнусную рожу Дантона! Он так и хочет съесть нас с потрохами! – Где же наши батальоны? Где Национальная гвардия? – Подчинить ее Конвенту… – Теперь Национальной гвардией командует Анрио. – Этот пьяница? – Напротив, он – доблестный патриот… Граждане, мы должны вооружиться… – Против кого? На улице – наши друзья! – Вы слышали? Даже пожарные потребовали в Ратуше оружия, чтобы принять участие не только в тушении пожаров, но и в бою! – В бою – против кого?… – У них в руках – весь город! – Арестовать! Арестовать тех, кто приказал ударить в набат! Все преступники, засевшие в Ратуше, должны быть арестованы! – Нет, это вас должны арестовать, как и объявлялось, по списку! В набат ударили те, кто решил сопротивляться вашему гнету, жирондисты! – Гнету? Это – мы угнетенные! – Измена! – Граждане, граждане! Давайте поклянемся, что мы, как народные представители, не подчинимся никакому гнету, но умрем на своих постах!…
Вслух передавались потрясающие новости: руководство повстанцев, заседавшее в Епископате, так называемый Комитет девяти, захватило мэрию, потом будто бы низложило избранные парижские власти, но тут же совместно с «низложенными» составило новое руководство восстания – «Центральный комитет». Были закрыты все заставы, занята почта (на всякий случай арестованы в этот день и все курьеры), задержаны подводы с продовольствием, пытавшиеся выехать из бушующей столицы (бушующей, но еще и голодающей!). Секции вооружались, и все парижские чиновники толпами спешили принести присягу новым властям, засевшим в бывшем Отеле Девиль.
Окончательно вывел депутатов из себя звук донесшихся до них пушечных выстрелов. Стреляла сигнальная пушка, установленная на мосту Пон-Неф, выстрел из которой без предварительного разрешения Конвента приравнивался к контрреволюции и карался смертью!
Среди всего зала один Сен-Жюст сохранял олимпийское спокойствие. Даже Робеспьер лишь пытался казаться бесстрастным, но у него это не очень-то получалось. На лице Марата читалось мстительное торжество. Но большинство народных представителей пребывало в полной растерянности.
Лица жирондистских лидеров, которые как будто бы приросли к своим скамьям, были искажены. Некоторые ощупывали оттопыривавшееся под складками одежды оружие, будто бы оно могло помочь им против бесчисленной, как саранча, толпы.
Наконец, дорвавшаяся до решетки Конвента делегация новой повстанческой Коммуны потребовала того, чего давно уже со страхом ждали собравшиеся: ареста 22 жирондистских депутатов (это сакральное число было названо в петиции Коммуны от 15 апреля, и теперь, хотя часть имен из списка исчезла и появились новые имена, оно оставалось неизменным [89]); ареста двух жирондистских министров (Лебрена и Клавьера); ареста всех подозрительных (по примеру сентября 1792 года); чистки всех столичных магистратур; создания Парижской продовольственной армии (так называемой «Революционной армии»), которая могла бы заняться конфискацией излишков хлеба для голодающей столицы; твердой цены на хлеб в 3 су за фунт для всей Республики (доплата булочникам компенсировалась бы путем налога на состоятельных граждан); увольнения всех дворян, занимавших высшие должности в армии; создания оружейных мастерских для вооружения бедноты; временного сохранения права голосования за одними лишь санкюлотами; пособий для родственников защитников отечества; вспомоществования старикам и больным.
Это была настоящая плебейская конституция, и она пришлась не по вкусу большинству депутатов, вовсе не чувствовавшими себя только депутатами санкюлотов.
Вечный примиритель Дантон попытался увести мятеж «в сторону» и после грозных слов о «разоблаченных злодеях» предложил Собранию ограничиться компромиссным решением роспуска Комиссии двенадцати, созданной 18 мая для расследования беспорядков в столице (то есть как раз и направленной против нынешних мятежников!). Его горячо поддержал Барер, предложивший также передать командование вооруженными силами Парижа непосредственно Конвенту и выдавший оба этих предложения за общее мнение правительства – недавно образованного Комитета общественного спасения (Сен-Жюст второй день уже сам числился его членом). Ирония судьбы заключалась в том, что именно Барер двенадцать дней назад сам и предложил создание Комиссии двенадцати, которую сейчас с такой охотой был готов упразднить.