На это, как помнил Тюилье, Сен-Жюст ответил тихим голосом, опустив голову, как будто бы в этот момент совсем потерял интерес к разговору: «Прошло уже шесть тысяч лет, гражданин Марат…» – и дал знак увести арестованного.
– Да, этот Бабеф был не так уж и не прав, – задумчиво повторил Сен-Жюст. – Что же, Пьер, жду тебя через полчаса на совещании. А пока мне надо привести себя в порядок.
…Приблизительно через час по старому рабскому отсчету времени Сен-Жюст, облачившись в новый мундир полного генерала, в последний раз осмотрел себя перед зеркалом. Он не был доволен переменой костюма, предпочитая гражданскую униформу Первой Республики и свой экстраординарный статус Великого Цензора, которого не было ни у кого в мире, но понимал, что в цивильном не сможет вести войска в бой.
Он уже в пятый раз надевал военный мундир, – и каждый предыдущий раз – победоносно! – но военный костюм так и не сросся с его кожей. И все время собственный облик в генеральском мундире казался ему чужим. Вот и сейчас на Сен-Жюста смотрело незнакомое бледное лицо с резким росчерком бровей и губ, обрамленное кудрями темных волос. Присмотревшись, он все-таки узнал себя, бывшего представителя департамента Эна в Национальном конвенте. Причем с тех пор даже не особенно изменившегося. Лицо, правда, стало более жестким и мрачным. Но он все еще был красив и выглядел даже моложе своих тридцати двух лет. И это было хорошо. Чтобы осуществить задуманное, он должен был иметь в запасе еще много времени. Впереди предстояла борьба на долгие десятилетия. Моисей…
Сен-Жюст скользнул глазами по огромной стене, украшенной всевозможными республиканскими лепными декорациями в духе античного Рима, и остановился на нескольких небольших офортах, выполненных школой Живописца народа Давида – «Высадка республиканского десанта в Лондоне», «Апофеоз Марата», «Сен-Жюст принимает присягу на верность нации» и, наконец, «Робеспьер на Празднике Верховного существа»… Он тогда не оценил этот праздник нового Моисея. Моисея-Робеспьера…
Тот древний иудейский первосвященник водил избранный народ по пустыне сорок лет, пока не перемерли все избранные и не родилось новое поколение, по-видимому, более избранное. Сколько же придется водить по европейской пустыне французов?
Теперь Моисеем стал Сен-Жюст. Но разве он чувствует себя мессией?
Где та добродетельная Республика естественного человека, о которой они мечтали с Робеспьером? Пока во Франции видны лишь ее наброски: страной фактически правит военная диктатура (и он, Сен-Жюст, во главе ее!), при полном господстве буржуазии в промышленности и экономике, с той лишь разницей, что огромные деньги государство выделяет на поддержку различных государственных проектов и благотворительную деятельность. Максимум отменен, но беднякам хватает, по крайней мере, на самые необходимые нужды. Искоренен (хочется верить) также пауперизм (нищенство). Ежегодно расстреливаются в департаментах и попадают на парижскую гильотину многие тысячи спекулянтов, казнокрадов и нерадивых чиновников. Правда, «охапки» теперь грузятся на телегу за один-два дня в декаду – времена ежедневных казней кончились.
Всего этого, конечно, мало. Но Сен-Жюст осознавал, и в этом он не лгал ни Бабефу, ни Тюилье: объяви он сейчас о разделении всего земельного фонда Республики на равные участки для всех граждан страны, о конфискации излишков имущества у банкиров, промышленников и сельских хозяев, – новая революция собственников неминуема. Против него восстанут все: Национальная гвардия, состоявшая (это он помнил еще по Блеранкуру) в основном из буржуазии, армия, генералы. А бедняки-санкюлоты? Они ведь до сих пор не считают его своим, как считали Марата и Эбера. В лучшем случае они останутся в стороне, как это произошло в термидоре…
В термидоре заколебались почти все секции. Сен-Жюсту чудом удалось переломить ситуацию, когда он, возглавив несколько батальонов с пушками, все-таки собравшихся у Ратуши, повел их вместе с Коффиналем к Конвенту. Дальше последовала стрельба из пушек прямо на ночных парижских улицах, и Конвент был захвачен. Были казнены, погибли или покончили с собой более ста депутатов…
Сен-Жюст прислонился головой к зеркалу и прикрыл глаза. Ужасные дни… Они все тогда пошли на гильотину: Баррас, Камбон, Лежандр, Лекуантр, Вадье, Ровер, Панис, Фрерон, Шенье, оба Бурдона и половина Комитета общественного спасения, включая Билло, Колло, Карно и Барера. Тюрио, Дюбуа-Крансе и Амар застрелились. Ленде, Фукье, Сиейес и некоторые другие пытались бежать, но были схвачены и тут же гильотинированы. Один неуловимый Фуше скрылся.
А потом последовала гражданская война в департаментах, едва ли не более страшная, чем федералистский мятеж жирондистов. И они бы неминуемо погибли, тем более что Робеспьер после термидорианских событий стал сам не свой (Сен-Жюсту пришлось взять все руководство на себя), если бы не немедленное введение в действие вантозских декретов. Сен-Жюст тогда в считанные дни передал имущество мятежников и уже арестованных врагов народа в руки санкюлотов, поднял максимум заработной платы, принял меры по ввозу в столицу значительных запасов продовольствия. Пришлось даже несколько раз устраивать бесплатные раздачи хлеба, как в Древнем Риме! Вновь сформированная Революционная армия под командой проверенных термидором секционных вожаков была направлена в мятежные департаменты.
Потушить пожар удалось на удивление быстро: в отличие от прошлого года, триумвират везде смог опереться на якобинские клубы и разные революционные организации, уже зараженные духом террора, отсутствовавшего во времена жирондистского мятежа. Приведенное в действие в департаментах вантозское законодательство также быстро дало робеспьеристскому правительству в Париже значительное количество сторонников.
А еще позже благодаря специально организованным (под пристальным надзором провинциальных наблюдательных комитетов и филиалов Бюро общего надзора полиции) прошли выборы в двухстепенное представительство – законодательное Национальное собрание и Исполнительный совет Республики. Но к этому времени Робеспьер уже был провозглашен Великим Цензором. Первым Великим Цензором…
После 9 термидора прошло уже более пяти лет. И более десяти лет со дня взятия Бастилии. А Сен-Жюст только-только начинал выстраивать тот грядущий мир, о котором столько грезил: пока в особых школах Марса обучались дети-сироты и дети, брошенные родителями. В сельской местности особо фанатичные санкюлоты пытались устраивать сельские коммуны на основе полного земельного равенства. Во Францию, которая уже не раз громогласно объявляла о конце террора, из всех стран мира съезжались иностранные сторонники революции (вот уж о чем Сен-Жюст никогда не думал, как об этой идее покойного Клоотца, но нужда заставляла опираться и на иностранных революционеров, чуждых национальной общине Франции). Словом, задел для будущего был. Оставалось окончательно подчинить себе армию, которая после окончательного покорения всех деспотов Европы пошла бы за ним куда угодно. Особенно если реформы «установлений» проводились бы во Франции, а армия – опора нового режима – находилась бы в присоединенных странах, в которых пока просто бы отменялся феодализм.
Сен-Жюст выпрямился и стукнул кулаком о ладонь: победа или смерть! Он победит, если только новый заговор или случайная пуля не остановит его на полпути. Но и тогда еще не все будет потеряно, если его друзья и преемники смогут довести его дело до конца. Если бы только они были – настоящие преемники, способные противопоставить силе крупной буржуазии и оружию победоносных генералов – собственные оружие и силу. И их заговорам – собственные превентивные меры. Пока он один…
Шорох открываемой за его спиной потайной двери заставил Сен-Жюста на миг задержать дыхание, чтобы по звуку шагов определить вошедшего. Все было в порядке – пришел Эрон.
– Отличные известия, ваша добродетель, – иногда в хорошем настроении духа Эрон позволял себе пошутить.
Сен-Жюст нахмурился: он не терпел такого обращения, в принципе не недопустимого с точки зрения гражданской религии Верховного существа. Но дело было прежде всего, и он вопросительно посмотрел на своего начальника Бюро общего надзора полиции, фактического исполнителя собственных тайных поручений.