– Это значило: позвать на помощь французского Марата, – все так же улыбаясь, ответил Монтолон.
– Вы не принимаете мои слова всерьез, Монтолон? Вы забыли, кем я был в молодости? Якобинцем и ставленником Робеспьера, который, окажись в Париже девятого термидора, наверняка разделил бы участь павших. И наоборот, проиграй тогда термидорианцы, я бы так и остался хорошим республиканским генералом на службе у якобинского диктатора. Если бы только он сам не провозгласил себя императором. Хотя нет, на это они не были способны – слишком узко мыслили. Объявили бы какой-нибудь протекторат, наподобие кромвелевского, – вот и все, на что бы их хватило. Зато и после Ватерлоо они бы не стали колебаться – смели бы всех и вся. А я, – император вздохнул, не в силах выговорить это слово, но потом все-таки произнес его, – побоялся.
Монтолон подавленно молчал.
– Да, – сказал Наполеон, – я не побоялся раздавать своим бездарным братьям европейские короны, но устрашился объявить этим коронам новую Жакерию. Революция началась из-за того, что пенсия князей Полиньяков составляла семьсот тысяч ливров, а я положил пенсию Луи Бонапарту в два миллионов франков, – вот что сделал наследник революции со своим наследством [4]! И поздно было собирать камни… Я не решился стать Наполеоном Маратом, я предпочел сделаться Наполеоном Крузо. И до сих пор не жалел об этом. А теперь… – А теперь, – продолжал император, глядя вверх по склону, где в ярких лучах солнца вырисовывалась четкая фигура английского солдата-часового, ни на минуту не выпускавшего пленника Англии из виду, – идите, Монтолон. Я хочу побыть один. – И уже, присаживаясь, добавил: – Посижу и побросаю в воду камешки…
Сначала граф Монтолон решил, что император шутит. Но, отойдя немного вверх по склону и остановившись, он повернулся и увидел, что Наполеон был вполне серьезен. Подобрав лежавший у самых его ног камешек гальки, император осмотрел его, подбросил в руке, а затем, размахнувшись, зашвырнул далеко в море. При этом он что-то выкрикнул и негромко рассмеялся. Затем, нагнувшись, подобрал еще один камешек.
Монтолону стало любопытно, настолько необычным было сейчас поведение Наполеона. Стараясь не шуметь, он спустился пониже и осторожно, старясь не сильно шуршать песком, приблизился к сидевшему к нему спиной императору, которого частично закрывали прибрежные камни, как раз на то расстояние, которое позволяло графу слышать, что выкрикивает бывший повелитель Европы.
– Цизальпинская республика – раз! – привстав, император бросил в чуть колышущиеся волны Атлантического океана первый камешек.
– Лигурийская республика [5] – два! – второй камешек, булькнув, исчез в волнах.
– Батавская республика – три!
– Французская Республика – четыре!
– А вот вам – Французская империя, а с ней – и император Республики – пять!
– И король Италии – шесть!
– И протектор Рейнского союза со всей вашей бывшей Священной Римской империей германской нации в кармане – семь!
Наполеон на мгновение приостановился, словно раздумывая. Подбрасывая в руке очередной камешек, он покрутил его со всех сторон, внимательно рассматривая. А потом размахнулся, и камешек опять полетел в воду. Император смеялся:
– Марат – Друг народа! Клоотц – Оратор человечества! Лафайет – Герой двух миров! Орлеан – Гражданин Равенство! Питт – Враг рода человеческого! Фуше – Палач Лиона!
В воду полетели новые камешки:
– Евгений – вице-король Италии! Мария Анна – великая герцогиня Тосканская! Стефания – великая герцогиня Баденская! Паолетта – герцогиня Гвастальская! [6] Сестры и братья, где вы?!
Счет возобновился:
– Раз! – Джузеппе – король Испании!
– Два! – Жироламо – король Вестфалии!
– Три! – Луиджи – король Голландии!
– Четыре! – Иоахим – король Неаполитанский!
– Пять! – повелитель шведов, готов и вандалов, король Швеции изменник Бернадотт! [7]
– Шесть! – Наполеон Второй – римский король!
В воду полетел последний камешек.
– Бонапарт – маленький капрал, – уже спокойно произнес Наполеон, бывший младший лейтенант королевского артиллерийского полка Ля Фер [8].
РЕТРОСПЕКЦИЯ 10
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ
Минск пал. 28 июня танковые группы Гота и Гудериана замкнули кольцо окружения вокруг Западного фронта.
А на следующий день, 29 июня, после столкновения с военными в Наркомате обороны стало ясно, что рухнуло все. Все надежды, все планы, вся многолетняя кропотливая работа – все.
Этот день стал для него последним днем. Последним днем его мечты.
Предыдущие семь дней, до того как начальник Генерального штаба послал его по матушке, бывший выпускник Тифлисской духовной семинарии все еще надеялся на чудо. Чуда не произошло.
Вместо этого забывшиеся военные кричали на него и на членов Политбюро: «Мы должны в первую очередь думать о том, как помочь фронтам, а потом уже информировать вас!» А в их глазах Сталин видел боль и отчаяние. И эти чувства перекрывали страх.
Выходя из Наркомата, Сталин не сдержался и в сердцах бросил: «Ленин оставил нам пролетарское государство, а мы его пр…»
Шедшие рядом с ним Молотов, Берия и Маленков, услышав эти слова, вжали головы в плечи.
Гневно махнув на них рукой, Сталин сел в машину и поехал в Кунцево.
Он ощутил перелом этого дня.
Минск пал. Контрнаступление Красной Армии захлебнулось. В окружение попали сотни тысяч красноармейцев трех армий прикрытия Западного особого военного округа.
Чуда не было и не могло быть. Бог (если Он есть!) не мог же, в самом деле, помогать большевикам, укравшим у Него идею Золотого города – тысячелетнего царства людей.
А в этот момент товарищ Сталин верил в Бога.
Благими намерениями…
У него были благие намерения. И – вот…
…Минск пал. А вместе с его падением пала и великая мечта, двадцать лет вынашиваемая революционным авангардом планеты Земля – большевистской партией, мечта о земшарной республике Советов.
Зачем?…
Сталин резко отвернулся от окна, плотно закрытого, несмотря на жаркий летний день, и медленно неровной покачивающейся походкой направился по тонкой дорожке длинного ковра к двери. Остановился, потом повернул обратно. Ходьба успокаивала. Это было его давней привычкой – во время ходьбы было легче думать.
Минск пал… Но его падение еще не означало падение Страны Советов…
Те слова, которые Сталин сказал у входа в Наркомат обороны, имели отношение не к СССР, а совсем к другой стране…
Пролетарский Советский Союз боролся. Погибло мировое пролетарское государство. То самое, которое Сталин сотоварищи строили в своих планах. Государство сорока пяти республик.
слова «Гимна Коминтерна» можно было списать в архив. По крайней мере, еще лет на десять.
А там? Будет ли у него времени там?
Мировой Интернационал споткнулся о национал-социалистическую мечту о мировом господстве.
Два Рима пали, а третий стоит, и четвертому не быть, и этот Третий Рим теперь встал на пути Третьего Рейха.
Тысячелетний Рейх против тысячелетнего Царства Божия на Земле…
Сталин вдруг с раздражением и удивлением подумал, что впервые за много лет, чуть ли не со времен брошенной им семинарии, рассуждает не как марксист, а как явный идеалист, и не с материалистических позиций, а с самых что ни на есть теологических.
Впрочем, разве они не были идеалистами, эти мировые революционеры?
Ведь мировая революция – это уже чистая теология. Хотя бы с точки зрения конечной цели…