Государь проснулся мрачный, нахмуренный, несмотря на ясное апрельское утро.
— Посмотрим, каковы они на учении, — сказал он Кутайсову, который, хотя и имел графский титул и звание обершталмейстера, продолжал брить государя, находясь при нем безотлучно.
Кутайсов слабо усмехнулся.
— Надо думать, и тут, государь, мало успешности, ибо не отвыкли еще от прежней воли!
— Воли! — вскрикнул Павел. — В военной службе, сударь мой, нет этого слова! Я им покажу сегодня! Да! Они, кажется, все живут здесь очень уже барственно!.. Пора! — сказал они встал.
Было пять часов утра, когда он вышел из своих покоев и, окруженный свитой, поехал на Девичье поле.
В Москве стояло в то время до тридцати тысяч войска, и теперь выстроенные в правильные ряды тридцать тысяч человек дрожали за свою участь.
В зеленом сюртуке с белым отворотом, в треуголке и лосинах, с тростью в руке, император курц-галопом приблизился к войскам. Оркестр заиграл гимн "Коль славен", знамена опустились.
Император поехал по рядам, и раскатистое «ура» понеслось от края до края. Солдаты стояли недвижно и «ели», государя глазами.
Лицо императора начало проясняться, как вдруг его взгляд упал на одного офицера, и он разом осадил лошадь.
— Это что у вас, сударь? — резким голосом проговорил он, указывая тростью на мундир.
Молодой офицер побледнел и молча глядел на государя, не понимая своей вины.
— Это что? — уже грознее повторил государь, ткнув его в грудь тростью.
Офицер взглянул и застыл: на отвороте мундира бессильно, на одной нитке, болталась пуговица.
— За… за… — начал офицер, но государь перебил его, резко сказав:
— На царский смотр в таком виде! Что же ваши солдаты? Под арест, сударь, под арест!
Несчастный офицер увидел, как сверкнул на него гневом взгляд шефа полка, и почувствовал себя совершенно потерянным.
Государь уже отъехал в сторону и подал знак. Ряды полков один за другим проходили мимо него, напрягая все свои силы и все внимание, чтобы угодить царю. Это была трудная задача.
В то время маршировали журавлиным шагом: рраз! — и правая нога, вытянутая прямо, не сгибаясь выносилась вверх. Солдат вытягивал ее так, чтобы подошва ноги была параллельна земле, и в таком положении держал неподвижно ногу. Ревностные фронтовики следили, чтобы поднятые ноги всего ряда представляли собой неподвижную линию. Два! — и нога должна была разом всей подошвой ударять по земле. Очевидно, при такой муштровке всегда можно к чему-либо придраться, и на государя в этот злополучный день угодить было трудно.
Наказанный офицер, чувствуя всю несправедливость выговора, шел с правого фланга своей роты взволнованный и возбужденный. Государь еще издали заметил его и нахмурился. Офицер насторожился. Солдаты поняли, что им надо отличиться, и удвоили свое внимание. Раз, два! — отбивали они шаги, приближаясь к государю.
Он гневно замахал тростью и закричал:
— Скверно!
— Хорошо, ребята! — звонким голосом выкрикнул офицер.
— Скверно! — еще громче крикнул изумленный Павел.
— Хорошо, ребята! — в свою очередь крикнул офицер и прошел мимо государя, четко и быстро отсалютовав ему.
Государь гневно обернулся к Архарову:
— Кто такой?
— Поручик Башилов! — с трепетом ответил Архаров.
— Позвать!
В это время приближался Нижегородский полк. Выдвинувшись вперед, Ермолин подскакал к государю и, ловко осадив коня, стал рапортовать: столько-то налицо, столько-то отсутствуют.
— Поручик Брыков, из второго эскадрона, выбыл за смертью…
— Верно, нерадив был? — сказал Павел.
— Никак нет! — ответил растерявшийся Ермолин и поправился: — Виноват!
— Дурак! — отрезал Павел.
Сконфуженный Ермолин отъехал в ряды его свиты, а драгуны стройно стали проезжать мимо царя. Но ему все не нравилось.
— Скверно, скверно! — бормотал он вполголоса и нетерпеливо отмахивался тростью.
Парад окончился. Павел зорко оглянулся и, увидев провинившегося офицера, вспыхнул.
— Вы, вы, поручик! — закричал он, наскакивая на Башилову. — Почему вы говорили «хорошо», когда все было скверно? А?
Башилов сознавал свою погибель, и отчаяние охватило его.
— Если бы я не поддержал солдат, они совсем спутались бы от слов вашего величества, а мне и то за пуговицу солоно будет! — смело ответил он.
Лицо Павла сразу приняло спокойное выражение.
— Верно! — сказал он. — Ну, я тебя за пуговицу прощаю, капитан! — И, повернув коня, он поскакал с поля.
Башилов стоял как столб и не верил своим ушам. Он ждал уже ссылки, и вдруг произведен через чин.
— Ура! — вдруг заорал он и бегом бросился к своей роте.
Государь оставался в скверном настроении.
— Не терплю Москвы, — говорил он своим приближенным, — скорее вон из нее!
Против своего желания он появился на бале, который давало местное дворянство в честь его приезда. Стоя у одной из колонн, он рассеянно смотрел на танцующих, как вдруг его взгляд прояснился и на губах появилась улыбка.
— Узнай, кто это! — тихо сказал он Обрезкову, своему личному секретарю.
Тот взглянул но направлению царского взгляда и увидел пышную молодую красавицу. Ей было лет девятнадцать. Высокая ростом, с алебастровыми шеей и плечами, со свежим невинным лицом, она являла собою тип русской красоты.
Обрезков наклонился к Архарову и спросил:
— Кто это?
— Это? — Архаров улыбнулся. — Первая наша красавица, Анюта Лопухина, дочь Петра Васильевича.
— Государь хочет беседовать с нею, — шепнул Обрезков.
Архаров суетливо скользнул из свиты. На той стороне зала произошло легкое смятение. Девушка вдруг вспыхнула, а через минуту, низко приседая перед государем, смело глядела на него ясными детскими глазами.
Гоеударь ласково улыбнулся ей, но сказал с обычной резкостью:
— Вы самая красивая из всех московских красавиц.
Лопухина покраснела и стала еще милее.
— Взгляда вашего величества довольно, чтобы дурнушку обратить в красавицу, — робко сказала она.
— Ого! Вы и придворная дама! — засмеялся государь и прибавил: — Это уже недостаток!
— Но я счастлива, что все же вызвала улыбку на лице своего государя, — тихо сказала она.
Лицо государя омрачилось.
— Меня никто не понимает и все раздражают, — сказал он, — я недоволен Москвой.
Окружающие отошли в сторону. Государь говорил с молодой Лопухиной, и дурное настроение его исчезало и таяло. Целомудренному и мечтательному, с нежной душою, государю эта девушка казалась неземным созданием. Ее глаза, полные наивной прелести, отражали в себе небо, а голос звучал как музыка.
— Вы должны жить в Петербурге, — сказал он ей на прощание.
— Как угодно будет вашему величеству.
Карьера Лопухиных была сделана.
Государь послал на другой день Обрезкова к Лопухину с приказанием к его возвращению из Казани быть с семьей в Петербурге. Лопухин получил место сенатора с увеличенным окладом, его сын был назначен флигель-адъютантом, и, понятно, Лопухин не посмел отказаться от таких милостей.
Государь выехал из Москвы, примиренный с городом, а вся знать тотчас устремилась к дому Лопухиных приветствовать царских фаворитов.
— Ну, пронесло! — с чувством облегчения говорил добродушный Архаров. — Спасибо Анюточке. Не будь ее, хоть могилу рой!..