Нам некогда было изучать его красоты. Несколько последних наставлений Руфи — и мы пошли по серой дороге.
Едва мы сделали с десяток шагов, как раздался крик Руфи:
— Дик! Дик!
Он побежал назад и обнял девушку.
— Дик, — просила она, — возвращайся ко мне скорей!
Когда Дик догнал меня, голова его была опущена, и он продолжал путь молча.
Мы прошли небольшое расстояние и обернулись. Руфь все еще стояла на пороге странного дома и смотрела нам вслед. Она помахала нам рукой и исчезла в дверях.
— Я рад за вас, Дрэк, — сказал я.
— Я полюбил ее с первого взгляда, — Дик схватил меня за руку, — а она говорит, что полюбила меня. Она сказала, что если я ее действительно люблю, ей легче будет бороться в наше отсутствие с этим, как она называет, пятном внутри нее. Пятно! Пятно на этом ангеле. Но, все же, она ужасно боится чего-то, что теперь будто бы есть в ней. Конечно, все это глупости!
Я не находил слов, чтобы успокоить его, потому что вовсе не считал страхи Руфи воображаемыми. Ее ужас был слишком искренен, описанные ею симптомы слишком ясны, чтобы быть галлюцинациями. Разве нельзя допустить что Диск ввел ее в общение с собой и со своим народом? Что она подверглась какому-то процессу магнитизации, вовсе не зловещему, который сделал так, что она стала понимать и его волю, и его мысли.
Среди нам подобных существует эта восприимчивость — умы, настроенные в унисон друг с другом, не нуждающиеся в стимуле, — произнесенном слове. А другие умы совсем не созвучны, так что даже через произнесенное или написанное слово наша мысль не может в них проникнуть. Что это за волны, по которым летят эти молчаливые послания?
Только нечто подобное могло объяснить общение Норхалы с металлическим народом. Руфь, которой это было чуждо, конечно, могла счесть эту большую чувствительность за какое-то пятно. Но нам это могло быть очень полезно, а ей не принести вреда, если только, если…
Я отгонял от себя ужасную мысль.
Скалистые стены ворот сошлись совсем близко. Скудная растительность у подножия их прекратилась. Дорога углубилась в ущелье. Там, где обрывались скалистые стены, была туманная завеса. Когда мы подошли ближе, мы увидели, что это больше похоже на туманный свет, чем на туман от воды. Он лился странно определенными полосами, как частицы кристалла в растворе.
Мы бок о бок вошли в этот туман. Я сейчас же понял, что чем бы ни были эти завесы, сыростью они не были… Воздух, которым дышали мы, был сухой и насыщенный электричеством. Я ощутил что-то ободряющее, какое-то щекотание в каждом нерве, почти легкомысленную веселость. Мы совершенно ясно видели и друг друга, и скалистый пол, по которому шли. В этом световом тумане не было слышно никаких звуков. Дрэк повернулся ко мне, и губы его зашевелились. Он склонялся к самому моему уху, говоря что-то, нр я не слышал ни звука.
Мы вышли в открытое место, и уши наши вдруг наполнились высоким, резким свистом, таким же неприятным, как вой песчаного урагана. В шести футах справа был край кряжа, на котором мы стояли. За ним был крутой отвес куда-то в пространство.
Но не эта пропасть заставила нас ухватиться друг за друга. Нет! Из пропасти поднималась гигантская колонна из кубов. Она высилась футов на сто над уровнем нашего кряжа, и низ ее уходил в глубины. Головой колонны было огромное, вращающееся колесо. Это колесо вспыхивало зеленым пламенем и со страшной быстротой бороздило скалу.
Над колонной был как бы колпак из какого-то светло-желтого металла, прикрепленный к скале. И этот-то навес, отделяя туманный свет, точно огромный зонтик, и образовывал зону света, в которой мы стояли.
Мгновение огромное колесо продолжало вертеться, визжащая скала таяла под ним и стекала, как лава. Потом колесо вдруг сразу остановилось, точно получило какое-то приказание. Оно склонилось на бок и посмотрело на нас сверху вниз. Я заметил, что внешний край колеса был весь усажен пирамидками, и что кончики этих пирамид были снабжены чем-то, показавшимся мне гранеными драгоценными камнями.
Колонна склонялась; колесо приближалось к нам…
Дрэк схватил меня за руку и потащил назад в туман. Мы пробирались в этом тумане шаг за шагом, воображая, что мы чувствуем, как за нами крадется огромное лицо — колесо. Мы боялись оглянуться, чтобы не подойти слишком близко к невидимому обрыву. Мы медленно покрывали ярд за ярдом. Вдруг туман поредел, и мы вышли из него.
Кругом нас был хаос звуков, звон миллионов наковален, грохот миллиона кузниц. Гремели громы, ревели тысячи ураганов.
Невообразимый рев бездны несся на нас, как тогда, когда мы летели в глубине моря света.
Грохот этот порождался силой. Это была Сила, собранная в фокусе. Оглушенные, ослепленные ею, мы закрывали глаза и уши.
Вдруг грохот замер, оставляя на смену себе какую-то испуганную тишину. Потом тишина стала пульсировать каким-то жужжанием, и это жужжание прорвало журчание, точно текла река из бриллиантов.
Мы раскрыли глаза, и трепетный страх сжал нам горло, точно рукой.
Мы стояли на самом краю широкого кряжа. Мы смотрели вниз, в огромный колодезь овальной формы, длиною миль в тридцать, половиною этого в ширину и окаймленный пропастью.
Мы находились в верхнем конце этой долины и на вершине ее оси. Дно ее уходило футов на пятьсот вниз. Облака туманного света, затемнявшие прошлой ночью эту бездну, теперь исчезли, воздух был кристально чист, каждая мелочь выступала со стереоскопической отчетливостью.
Мои глаза прежде всего остановились на широкой полосе фосфоресцирующего аметиста, огибающей всю скалистую стену над нами. Она опоясывала скалы на высоте десяти тысяч футов, и с этой-то сияющей зоны и спадали завесы светящегося тумана, загадочные, уничтожающие звук пары. К северо-западу они трепетали, точно свет восходящего солнца, и, как этот свет, пронизывались радугами, спектрами, многоцветными сияниями. Но все это проходило в известном порядке, с геометрической точностью. Как будто бы огромные и движущиеся призматические кристаллы быстро пролетали к самому краю завес и с такой же быстротой мчались назад.
Глава XX
От завес взгляд перекидывался к невероятному городу, возвышавшемуся меньше, чем в двух милях от нас.
Синевато-черный, сверкающий, с резкими, точно из стали вырезанными очертаниями, он поднимался тысяч на пять футов в высоту. Я не мог определить, как велик был город, потому что высота его отвесных стен преграждала поле зрения. Неприветливый фасад, обращенный к нам, имел, вероятно, миль пять в длину. Город был гигантский, подавляющий, внушающий трепетный ужас, как тот полуночный город, который Данте увидел в другой бездне.
Это был громадный металлический город. Гладкая огромная стена поднималась высоко. Это гигантское длинное лицо города казалось слепым, но оно не было слепо, и в этом был ужас. Чувствовалось, что оно настороже. Казалось, что оно уставилось на нас так, точно на пространстве каждого фута на нем был часовой, невидимые глазу стражи, чья бдительность улавливалась каким-то скрытым чувством, более тонким, чем зрение.
Это был металлический город, огромный и… бдящий…
У подножия его были большие отверстия. «Вероятно, городские ворота», — подумал я. Через эти порталы и вокруг них кружилась металлическая рать, двигаясь туда и сюда, выливаясь из ворот и вливаясь обратно, образуя узоры у отверстий.
От огромного города пораженные глаза снова обращались к бездне, в которой был расположен город.
Дно ее было совершенно гладкое, его не прерывала никакая неровность почвы. На нем не было никакой растительности — ни деревьев, ни кустов, ни травы.
Казалось, само дно жило какой-то своей, жуткой жизнью. Оно было оживлено каким-то брожением, настолько же рассчитанным, насколько оно было механическим, брожением симметричным, геометричным, в высшей степени урегулированным.
Это было движение металлической рати.
Они двигались под нами, эти загадочные существа, бесчисленным войском. Они наступали и отступали батальонами, полками, армиями. Далеко на юге я видел гигантские формы, напоминавшие движущиеся пирамидальные горы, украшенные зубчатыми башнями. Они кружились одни вокруг других с невероятной быстротой, точно оживленные пляшущие пирамиды Хеопса, увенчанные башнями. Из башен вырывались яркие молнии, и вслед гигантским пирамидам катилось эхо отдаленного грома.