Его слова были нашими словами.
Мы ждали, что скажет начальник лагеря. А он молчал, опустив голову. И было непонятно, то ли он обдумывает план предстоящей операции, прикидывает, сколько понадобится взрывчатки, автоматов, намечает, где безопаснее зайти в тыл врага, то ли не знает, как сказать, что нет приказа свыше, без которого он не может послать нас в бой.
В те годы трудно было нам, палестинским повстанцам. Невидимые нити двигали каждым бойцом, сдерживали его, не давая возможности сражаться. Даже смерть в бою и ту он мог принять лишь по приказу издалека.
Начальник лагеря молчал. Мы поднимались на носки, до боли вытягивали шеи. Вдруг он выпрямился да как заорет: «Чего вы ждете?! Готовьтесь к боевым операциям!»
Мы тогда словно с ума посходили: радостно кричали, прыгали, обнимались, целовались. В общем, вели себя так, будто были приговорены к смерти и неожиданно получили приказ о помиловании. Ликованию нашему не было предела. Более часа начальник лагеря совещался с офицерами. Мы чистили полученное оружие, проверяли его, готовили к бою. Кемаль был назначен командиром подразделения. Протирая автомат, он гладил его нежно, как мать — единственного ребенка, который родился после долгих лет бесплодия. А сам шептал:
«Готовьтесь к боевым операциям! К боевым операциям! О, если бы мы раньше взялись за оружие! Клянусь аллахом, враг вел бы себя по — другому! Давно бы уже молился богу и не пытался диктовать нам условия».
По лагерю объявили, что командиры подразделений вызываются в штаб. Кемаль заторопился, а мы еще его подгоняли: «Давай скорей!» — и смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом командного пункта.
Сколько у нас было предположений, догадок! Каждый говорил, что думал:
«Будут распределять операции, кому что достанется».
«Мы ударим по Абине, вокруг нее много военных сооружений, которые надо уничтожить».
«Нет, нас пошлют захватить старый замок и держать там оборону».
«А я так думаю, объектом будет укрепленная дамба, которую враг начал сооружать возле берега».
Кемаль вернулся, обвел нас испытующим взглядом — мы, как и полагается, стояли навытяжку — и коротко сказал:
«Встретился в шесть часов вечера на восточном краю плантации аль‑Паши. А теперь по домам!»
— И больше не добавил ни слова. Можешь себе представить, как мы были заинтригованы, — продолжал Анвар, переключая скорость. — Но слушай! Только я прошел через лагерные ворота, как кто-то положил мне руку на плечо. Это был Кемаль. Он шепнул мне так, чтобы никто не мог слышать:
«Надо поговорить с тобой!»
«Говори!»
«Только не здесь. Приходи ко мне домой в четыре часа!»
«Договорились!» — ответил я также тихо.
Мы разошлись. Но в мыслях я был вместе с ним: Кемаль что-то надумал! Но что именно? Нечего и говорить, ровно в четыре я был у него дома. Оказалось, дело наше плохо. На подразделение была возложена задача пассивного наблюдения за противником, изучение и регистрация маршрутов передвижения пехотных частей, автомашин, артиллерии, танковых соединений.
«Вот тебе и война! — в сердцах воскликнул Кемаль. — Сиди тихо‑смирно да смотри, как разгуливают враги, а потом, когда вволю налюбуешься, строчи отчет. Нет, этот номер не пройдет! Не для того я получил автомат. Я надумал провести настоящую боевую операцию!»
«Настоящую? Боевую?!» — захлебнулся я от радости. Неопытен был я тогда, горяч.
«Факт, боевую! К дьяволу приказы! Чтобы быть возле военного объекта — я покажу, где он, — и не взорвать его? Ну уж дудки! Чего ждать? Мы не бездельники, не слабаки. На черта нам бумага и ручки? Плевать я на них хотел! Возьму с собой взрывчатку, буду сражаться, а не строчить никому не нужные отчеты».
«И я тоже! Все бойцы нашего подразделения!»
«Здесь, в городе, от федаинов требуют, чтобы мы носили оружие, выстраивались в шеренги и маршировали. А посылая на захваченную врагом территорию, приказывают вооружиться ручками. Специально, чтобы мы не стреляли и не взрывали. Все наоборот! Тогда для чего же родина дает нам боевое оружие? Как я понимаю, не для парадов, а для того, чтобы бить врага!»
«Верно, Кемаль! Я с тобой заодно! Мы будем сражаться бок о бок!»
Во время этого разговора из дальней комнаты донесся приглушенный стон. Мой друг вышел, но вскоре вернулся.
«Ну как она?» — спросил я.
«Скоро будет рожать… Возможно, сегодня или завтра… — сказал он задумчиво и тотчас добавил решительным тоном: —Давай обсудим операцию!»
«Ты лучше ступай к жене! А я обойду ребят, кого успею, предупрежу…» — предложил я.
«Нет, мне нечем ей помочь. С женой родная сестра. Будет и акушерка и доктор…»
Я попытался переубедить его, но все было напрасно. За обсуждением операции мы просидели до половины шестого. Пришлось нанимать машину. Прежде чем направиться в Бейт Ханун, я попросил шофера завернуть ко мне домой — я должен был предупредить матушку, чтобы она помогла жене Кемаля.
Вскоре мы выехали за город. Мой друг сосредоточенно смотрел на ровные ряды апельсиновых деревьев. Они тогда, как и сейчас вот, тянулись справа по движению автомобиля. «Может быть, сделать еще одну попытку отговорить его? — подумал я. — Пусть возвращается! Подразделение справится с поставленной задачей. Нет, бесполезно…»
«Взгляни‑ка, Анвар, какая красота! — неожиданно сказал он, показывая на рослое апельсиновое дерево. — Сколько на нем плодов! А как ты думаешь, если вырыть его и засунуть в кадушку, в этакий цветочный горшок, стало бы оно жить? Вряд ли… Погибло бы. Дереву нужна земля, чтобы питались корни… Так и наши дети не смогут жить в цветочных горшках. Без земли они как без защиты, словно чахлые растения, что растут на наветренной стороне. Если моего будущего ребенка засадить в кадушку, получится хилое создание. Детям нужна земля. Тогда они наберутся сил и не будет страшна им никакая буря!»
В эту минуту я понял: Кемаль не просто федаин. Это человек, понимающий масштабы происходящих событий, всю их необъятную грандиозность.
Помню, как мы ни торопили шофера, все же опоздали на целых десять минут. Подразделение было в полном сборе. Кемаль изложил свой план, указал объект, который следовало взорвать. Милостью аллаха мы отправились на операцию. Бойцы шли окрыленные. Слабых и колеблющихся не было. Каждый верил в себя, в своих товарищей.
Мы долго петляли, чтобы не напороться на вражеские позиции, огибали укрепленные поселения. Уже почти вышли к горам, как вдруг из тьмы раздался выстрел. Всего один выстрел, быть может случайный… Кемаль вскрикнул. Я бросился к нему, думая, что он ранен. Но он побежал:
«За мной!»
Мы повернули следом. Он все время был впереди, хотя скоро стал бежать медленнее.
«Сюда! Сюда!»
Мы нагнали его на склоне невысокого холма. Он подбежал к одиноко росшему оливковому дереву и упал. Оказывается, он был ранен в живот.
«Что ты сделал! При таком ранении нельзя было бежать!» — воскликнул я, в ужасе ощупывая рану и пытаясь сдержать сильное кровотечение.
«Хотел достичь объекта… надо взорвать… хотел…» — прошептал он, и голос его потерял силу.
Я прислонил ухо к самым губам. Едва расслышал:
«Дайте пить!»
Поднес флягу. Он сделал несколько глотков и закрыл глаза. Мы решили, что он впал в беспамятство, и не знали, как лучше поступить. Вдруг он выкрикнул:
«Взорвите без меня!»
Я приподнял его, прислонил к стволу дерева. Мы сидели вокруг на корточках. Кто в эту минуту не пожертвовал бы за него своей жизнью, лишь бы только он жил?!
Неожиданно он снова заговорил. Его слова я запомнил на всю жизнь.
«Ночью… родится сын… не будет… в цветочном горшке… Слышите? Это его первый крик… возвещает… — Он повернул ко мне голову. — Анвар! Отрежь кинжалом… лоскут… от моей рубахи».
Я выполнил его просьбу, недоумевая, что делать с окровавленным кумачом.