— Не-е-ет, Хадо, — удивился я.
— Тогда послушай. Один маньяк, истязавший слуг, боялся, что они после его смерти выбросят труп собакам. Вот он и заказал себе заблаговременно гроб… Дубовый, лакированный, обтянутый изнутри белым атласом — под цвет салона его кареты. Свое новое ложе он приставил изголовьем к стене, где висел портрет Людовика Четырнадцатого, со всеми королевскими регалиями, нарисованный каким-то любителем. Вечером он неизменно ложился в гроб и декламировал монологи из трагедий Шекспира, а слуги, приученные к троекратному коленопреклонению перед портретом короля, стали собираться по старой привычке вокруг гроба. В конце концов маньяк возомнил, что находится не в гробу, а на троне и что он так же величав и неприступен, как Людовик Четырнадцатый. Да, да, он возомнил себя чуть ли не королем Франции, а эти неразумные существа поклонялись ему, бывшему маклеру, владельцу фирмы фальшивых художественных ценностей. Однако время от времени его скребла мысль, что, проезжая по утрам три квартала до фирмы без своего «трона», он лишался на какое-то время королевских прав. И еще больше боялся, что, вернувшись в один прекрасный день домой, застанет «трон» занятым и окажется перед ужасным фактом низвержения. И тогда маньяк додумался до того, что приказал кучеру снять салон кареты, а на его место прикрепить гроб с балдахином. Конечно, он не забыл и о портрете Людовика, и, когда проезжал по привычному маршруту, лежа в гробу, то горожане высыпали посмотреть на дивное зрелище, безумец же думал, что ему оказывают королевские почести…
Я не помнил этой притчи. Возможно, ее сочинил сам Хадо. Но меня поразил тон рассказа: юмор с примесью грусти, о которой мне говорил Заур.
Хадо продолжал:
— И вот когда я услышал, что мне предлагают быть личным кучером дяди Леуана, я и вспомнил об этой новелле и подумал: дядюшке Леуану скучно лежать в лакированном гробу одному. Он хочет, чтобы рядом лежал последний отпрыск Кимыца Дзесты — Хадо. Неужели, думаю, отвезти тушу Леуана в Кизляр и есть шефство над колхозом? Я ему прямо-таки отрезал: «Не состоится, дядя Леуан, наше с вами путешествие!» А он даже глаза вытаращил от удивления: «Почему, Хадо?» Я ему: «По трем причинам, дядя Леуан, из которых первая заключается в том, что я, Хадо Дзесты, не сяду за руль машины, если рядом со мной будете сидеть вы. Вторая причина: мне поручили отвезти в Кизляр не председателя, а провиант для чабанов. Третья: мне неохота во второй раз сидеть вместе с вами в лакированном гробу». Он мне: «А на чем же я поеду?» Я ему вполне серьезно: «Садитесь в кузов самосвала — довезу!»
— Неужели так и сказал — «в кузов самосвала»?!
— Да. А дядя Леуан и говорит: «На каком же таком самосвале ты поедешь? Не на одном ли из тех, что десятками стоят в гараже твоего отца Кимыца?» — «Нет, дядя Леуан. На самосвале, брошенном лично вами в колхозном гараже». Он развел руками: «Первый раз встречаюсь с человеком, которого хотят посадить на иноходца с посеребренным седлом, а он лезет к ишаку! Тот самосвал давно списан с колхозного инвентаря, и я его сдам в утиль!» — «Ничего, говорю, дядя Леуан, я привык к старому ишаку и за два дня поставлю его на ноги…» Он больше не настаивал.
Заур молчал, а мне отчего-то не давала покоя притча о лакированном гробе.
— Хитрая бестия этот Леуан! Мне не разрешал заняться старым самосвалом, а сам на его ремонт отложил средства из колхозной кассы! Дай ему, видишь ли, в стременщики Хадо Дзесты! Хе-хе-хе, — засмеялся он и закрыл глаза.
Я испугался, как бы не съехать нам с узкой дороги и не полететь с обрыва. Хадо, наверное, заметил мое волнение:
— Не бойся, Миха, Хадо может проехать эту дорогу с закрытыми глазами.
Меня поразил смех Хадо, неестественный смех, похожий на звяканье камушка, брошенного в пустой кувшин. Это у него совершенно новая черта, — у пустой могилы дяди Гарси он не скрывал свою печаль.
Машина забуксовала в грязной канаве с обвалившимися краями. Хадо открыл дверь, высунулся наружу и, глядя на скаты, дал низкий газ. Он облизывал пересохшие губы и, не отрывая глаз от вращающихся вхолостую колес, с разгона проскочил через канаву.
— Не о твоей ли машине сказано, Хадо: «У старого быка и рога пашут!» — вырвалось у меня.
— Поди докажи это дяде Леуану! — сказал он весело; камушек, брошенный в кувшин, звякнул сильнее.
Узкая дорога с двух сторон была перекрыта ветвями дуба и граба. Треск и стук ломающихся о борта самосвала веток оглушали ущелье. В кабину проникало глухое эхо. Аллея внезапно кончилась, в глаза ударил резкий свет.