Уастырджи не договорил.
В зал вошли трое пьяных. Уастырджи прервал свой рассказ, снял маску. В одном из пьяных он узнал Хамыца, еле стоявшего на ногах. Товарищи его озирали присутствующих мутными глазами. Хамыц облизывал запекшиеся губы.
«Наше вам!» — промямлил он, приложил правую руку к сердцу, изображая что-то вроде реверанса.
«Мир честной компании!» — поддержали вожака собутыльники.
Пьяный Хамыц заметил Асинет, в испуге прижавшуюся к Таймуразу, и хмыкнул. Расстегнул свой шоферский полушубок и ворот косоворотки из переливчатого черного атласа. Подошел к Авксентию Хасакоевичу, дыхнул ему прямо в лицо.
«В обнимку, а!.. Перед глазами директора!.. Как оно называется, А-а-авксентий Хасакоевич… Ва-ва-вальпургиева ночь, да?..»
«Садитесь, коль пришли!..»
«Тсс!..» — зашипел Хамыц.
Отец Хамыца слыл ветераном колхозного строительства, с именем его считались не только в ауле, но и во всем районе.
В сорок первом году он работал председателем сельсовета. В самом начале войны этот бугай, съедавший за один присест половину теленка, а то и целого ягненка, сказался больным туберкулезом легких…
— Постой, постой, Заур! — удивился я. — Неужели Хамыц — сын Леуана.
— Не помнишь? Ты многое не помнишь, Миха. Ты слишком долго отсутствовал. Я сейчас отвожу с тобой душу, потому что слишком давит меня вот тут. — Заур стукнул кулаком по груди. — Так вот, скоро этот больной каким-то образом получил бронь и был признан непригодным к воинской службе. Бедняга убивался от горя, что по воле судьбы он не мог выполнять свой мужской долг в столь тяжелый момент, и успокоился, лишь когда убедился, что в тылу тоже нужны мужские руки. О том, как он выполнял долг, знают, все, а мы с тобой прочувствовали его на собственных спинах…
— Бывают же в жизни недоразумения!
— Ты помнишь, Миха, как он жену отослал к матери, а сам с пистолетом на боку ходил по ночам, и никто из женщин не осмеливался перечить ему? Помнишь, как этот больной туберкулезом любил приезжать на своем рослом рысаке в наш аул? Он всегда высылал впереди себя на кляче рассыльного старика Пируза с наказом: горе председателю колхоза Кимыцу Дзесты, если он посмеет заколоть меньше двух баранов! Отец Хадо терпел, но как-то летней ночью в сорок втором он услышал храп рысака во дворе соседки, оплакивающей недавно погибшего мужа. В эту пору во дворе вдовы чужому всаднику делать нечего. Кимыц выдернул из плетня длинный кол и, ворвавшись в хадзар, застал такую картину: Леуан с красным потным лицом гонялся за перепуганной женщиной. Волосы ее рассыпались, она тихо вскрикивала, слезы текли по ее лицу. При появлении Кимыца насильник от неожиданности сначала оцепенел, но, увидев в руках вошедшего кол, кинулся к пистолету, второпях брошенному вместе с широким солдатским ремнем на комод. Кимыц преградил ему путь, замахнулся колом, в комнате раздался звук, похожий на мычание закалываемого быка. Кимыц своим деревянным оружием указал Леуану на открытые двери и кинул вдогонку пистолет с солдатским ремнем… А на другой день он явился в военный комиссариат и ушел на фронт, хотя ему тогда уже шел пятьдесят шестой год…
Хамыц на протяжении всей войны учился у отца распутству, разнузданности и обжорству. Другие дети в зимнюю стужу ходили в школу голодными, в рваных чувяках, в тряпье, а Хамыцу любящий отец купил черкеску, посеребренный кинжал с шашкой и коня со сбруей. Подарил ему старый, завалявшийся пистолет с холостыми патронами, не думая о том, что среди них может оказаться настоящий, которым этот лоботряс в один прекрасный день свалит, в лучшем случае, соседскую корову. Видишь ли, ему не терпелось вырастить из него знаменитого полководца, а если этот будущий стратег забросил учебу и страницы классного журнала испещрены его двойками — то что ж! Ведь Чапаев тоже не кончал академий!.. И у него, самого почитаемого и уважаемого во всем районе, тоже не было никакого диплома! Хамыц по два раза оставался на второй год, его нагнали Таймураз, Асинет и Хадо, но любящего отца это ничуть не огорчало. Зато любимый сын умел славно кутить и скакать на коне, как взрослый мужчина.