Как-то отец и сын приехали на откормленных конях в Уалхох. Конечно, о приезде почетных гостей заранее известил притащившийся на своей кляче Пируз. Сидели до полуночи, но случилась заминка: хозяева не рассчитали вместимость брюха старшего гостя и кончилось вино! Гость разбушевался, требовал вина. У него, видишь ли, были еще невысказанные тосты, без которых фронтовикам, ушедшим из Уалхоха, не вернуться к родным очагам. Леуану поднесли араку, но подвыпивший гость кричал: «Напоите вонючей аракой своих покойников, а нам дайте вина!» Хозяева вспомнили, что вечером колхозники из села Квемо Хадашени привезли вино, чтобы поменять его на пшеницу и кукурузу, но было за полночь, все спали. Гость нашел выход сам. Он вынул из кобуры пистолет и отдал его сыну: «Иди разбуди этих виноделов из Квемо Хадашени!» Хамыц не растерялся: «Папа, зачем мне твой пистолет, у меня же есть и свой!», и «игрушкой», подаренной отцом, перестрелял хозяйских собак, изрешетил тридцативедерную бочку с вином…
Заур замолчал, вместе с тяжелым вздохом у него из груди вырвался какой-то странный свист.
— А ты помнишь, Миха, корзину на четырех высоких ножках? — спросил он.
— Помню, Эрнесто. Она была сплетена из азалиевых прутьев. В нее вмещалось около пятнадцати тонн кукурузы.
— Ты опять скажешь: не надо, Эрнесто, рассказывать! Весь аул питался щавелем и крапивой, урожай отправляли на фронт, а отец Хамыца каждую пятую арбу заворачивал к себе и высыпал кукурузу в собственный амбар. Эх, да ладно! Мы не имеем права забыть о горбатом нищем Лексо, побиравшемся по всему аулу. В тылу можно обойтись щавелем и крапивой, а солдату голодать нельзя. Это знали все, знал и нищий Лексо. Не признавали этого только Хамыц с отцом. Голод привел Лексо к амбару Леуана. Он взял всего один початок кукурузы и хотел сварить его или съесть сырым… Хамыц и его отец застали нищего с початком… Я и сейчас вижу, как маленький Хамыц бил Лексо кулаками по лицу. Тот закрывал лицо руками, а отец стоял в стороне… Лексо упал с окровавленным лицом в грязь. «Размах у тебя не тот, сынок!» — кричал Леуан и ржал, как жеребец.
— Не надо, Заур! Ты не рассказал до конца о выпускном вечере…
Заур с трудом перевел дыхание.
— А вечер до конца и не дотянулся… Так вот, в восьмом классе этот будущий Цезарь изнасиловал одноклассницу, белокурую девчонку из Гомбори. Его спасли от суда и тюрьмы несовершеннолетие и хлопоты отца, он не попал даже в исправительную детскую колонию. Велика ли беда, что его из дневной школы перевели в вечернюю?.. Ты спрашивал: куда я тебя везу? Пойми, у меня притупился разум. Вот уже несколько дней молчит экскаватор, вонзивший зубцы в корни старого дуба. Застыла трасса, и я ничего не могу поделать! Не бывает же так, чтоб и люди, и механизмы были здоровы, а работа стояла! Я знаю: ты вчера нарочно прикусил язык, когда речь зашла о дороге… Ты — хитрюга, но от этого не легче ни мне, ни Хадо Дзесты.
Где-то закукарекал петух, утренняя звезда над Иально засияла ярче. «Наверное, заснул Заур!» — подумал я. А он заговорил шепотом, чтоб не разбудить бабушку Кудухон:
— Таймураз и Хадо после уроков каждый день видели Хамыца у ворот школы и удивлялись: неужели сумасброд взялся за ум? Как-то он даже предложил ребятам свои услуги, обещал пригнать персональный отцовский «виллис». Мальчиков удивила доброта Хамыца, но Асинет, испугавшаяся его назойливости, не согласилась: лучше уж ехать на своем привычном транспорте!
А кончилось тем, что спустя два года со дня исключения из школы Хамыц послал сватов к старому Бибо. Но сваты вместо согласия унесли с собой смех Асинет и Таймураза. Незадачливый жених ходил сам не свой, грозился похитить девушку и всадить пулю в лоб тому, кто посмеет встать на его дороге. Мальчиков, конечно, беспокоила угроза Хамыца, но ведь до конца экзаменов и получения аттестата зрелости остались считанные дни!
«Я вижу, наш визит, Авксентий Хасакоевич, произвел не очень-то большой фурор!.. Извиняемся, директор!» — облизывал Хамыц пересохшие губы и, пошатываясь, шел прямо к Асинет и Таймуразу.