— А Леуан?
— Что Леуан? Наверное, в конце концов проснулась в нем совесть… Он публично отказался от своего сына. Подал заявления во все инстанции, просил, чтоб Хамыца осудили со всей строгостью.
— А сам он не подумал о раскаянье?
— Это чувство он, наверное, подавляет аккуратным выполнением служебного долга.
Заур умолк. Я лежал с открытыми глазами и видел перед собой плачущего Хадо. И Таймураза с застывшей улыбкой на окровавленном лице.
Над Иально мерцала утренняя звезда, предвещавшая раннюю зарю.
VII. РАССКАЗ СТАРОГО БИБО
В горах Осетии бытует поверье: чтоб не постигла тебя такая же беда, поклоняйся и приноси жертву тому месту, где погиб близкий человек. Это адат, но каждое сердце живет собственными поверьями и законами. Здесь, под старым дубом, спешивались путники, едущие с низовья в горные аулы. Они пили холодную воду из родника и, окропив ствол векового дуба аракой из дорожного бурдюка, следовали дальше. Пока не нашелся путник, который посмел бы вслух произнести имя человека, погибшего здесь, потому что все знали: каждое упоминание — это боль старого Бибо.
Не будь новой трассы, упершейся острием в подножие дуба, может быть, успела бы зажить ноющая рана. Но разве Бибо способен крикнуть во всеуслышание: остановись, жизнь! Знала ли Асинет о том, что старый дуб, превращенный дедушкой Бибо в живую хронику собственной жизни, окажется препятствием для новой трассы? О жизни больше всех думает тот, кто чувствует приближение смерти.
Я ищу Асинет и Хадо. А вместо них вижу заглохший экскаватор и обреченный дуб. Сбежал и Заур. Должно быть, и у него не хватило мужества присутствовать при гибели дуба.
Сидящий под деревом дедушка Бибо напоминает мне человека, самовольно пришедшего на заклание.
«Тинг-танг-тонг! Тинг-танг-тонг!» — капают слезы из обнаженных корней.
Старый Бибо сидит, точно сросся с деревом. Он жадно курит трубку.
— Гость дорогой, здравствуй! — мерцает улыбка в потухших пепельных глазах.
— Мир вам, дедушка! — отвечаю я на приветствие и присаживаюсь рядом.
Бибо вытряхивает пепел из трубки, набивает ее душистым самодельным табаком. В глазах искрится отражение огонька зажженной спички. Дым, голубой струйкой вьющийся из трубки, теряется в шелестящих листьях.
— Заклинаю тебя именем твоего отца Кудзага, не осуди нас за вчерашнее! — говорит Бибо.
— За что, дедушка?
— За слабость, сынок! Мы часто не можем скрыть слабость и ею отпугиваем ближних!
— Боль души не скроешь, дада, она кричит сама за себя!
Трубка застывает у него во рту, он смотрит на меня с удивлением.
— Когда человек превращается для ближних в боль, то такому человеку лучше не жить! Для жизни, видно, я — сплошная боль, которую нужно снять. Я полагаю, Заур и Хадо обязаны строить дорогу, этого требуют горы. А они сбежали и не показываются на глаза старому Бибо. Чего им скрываться? Дорога строится на благо всего ущелья. В таком большом деле не стоит считаться с двумя дряхлыми стариками. Нужно смести все, что мешает жить и радоваться жизни! Ты не осуждай меня, сынок!.. Все бы стерпел, но что делать вот с этим?.. Как нам быть с такой свежей раной?.. Посмотри-ка, она еще не успела зажить! — бормотал Бибо как безумный и водил ладонью по свежим буквам.
— Эту дорогу не будут строить ни Заур, ни Асинет, ни Хадо! — сказал я твердо.
«Тинг-танг-тонг!» — Это плакал старый дуб. Бибо приложил щеку к его свежей ране.
— Он был маленький, слабый, немощный, одинокий, как я; думал — погибнет, не устоит… Взял да унес из леса, посадил вот здесь. Откуда мне было знать, что когда-нибудь потомок моего потомка в этих местах будет прокладывать дорогу!.. Не предусмотрел, посадил и сказал ему в назидание: вот ты, вот я! Посмотрим, кто выносливей!.. Ох, какой я был сумасброд!..
«Тинг-танг-тонг!»