Асинет обогнула родник и направилась к холмику. У нее на плече кувшин с букетиком гвоздик в горлышке. Девушка остановилась, еще раз оглянулась вокруг, потом наклонила кувшин, и из горлышка на холмик мягко упали гвоздики.
Хорошо бы вернуться, но меня удерживает поручение старого Бибо. «Отдай Асинет!» У нее дрожат длинные косы на спине. Временами, чтобы глубоко вздохнуть, Асинет поднимает лицо. Она сидит рядом с холмиком, руками обхватив кувшин.
Смех и плач!
Разве смех всегда выражение радости, а плач — горя? Разве смех Асинет у дуба был радостью?
Смех и плач!
Не вы ли держитесь друг за друга, как всадники из притчи Хадо?
В детстве мы с Зауром не раз наблюдали женщин-плакальщиц, сидящих у праха близкого человека. И через какое-то время нам казалось кощунством видеть тех же плакальщиц смеющимися. Где же грань между радостью и горем, удивлялись мы. И не находили ответа. Уходя на фронт, мой брат Бего и брат Заура Сико пели походную песню со слезами на глазах. И мы опять удивлялись: неужели песня может быть одновременно выразительницей горя и радости? Когда мы спросили об этом бабушку Кудухон, то ее удивила наша глупая неосведомленность в простых житейских вопросах: «Эх вы, Астаноглы и Карабоглы! Хоть у вас на четырех плечах две головы, но ума в них не наберется и для одной стоящей! Разве может прийти радость без горя или горе без радости? Они как два конца одной веревки! Потянешь один конец — и другой тянется за ним. Разрубишь веревку пополам, все равно она останется с двумя концами!» — сказала бабушка.
Кудухон не знала свойства магнита, а то бы она объяснила, что, как ни измельчай его, каждый кусок остается с двумя полюсами. Что земной шар, сама земля — огромный магнит, и без двух разнозначных полюсов она сойдет с орбиты, а это повлечет за собой галактическую катастрофу.
Так неужели мир человеческих чувств тоже имеет два полюса и крах одного из них влечет за собой крах противоположного?
Я тяну конец веревки, на котором, по словам бабушки Кудухон, висит добродетель. Вернее, хочу тянуть, но не могу. Хочу думать о белом всаднике… о том, как в детстве мы с Зауром в затонах Иори голыми руками ловили рыбу… По утрам мы шли за лососью, плывущей против течения до самой Бочормы, и, затаив дыхание смотрели на рыбу, прыгающую против струи водопада. Но как ни тяни веревку, противоположного конца еще не видно, и я вынужден быть свидетелем смеха и плача и странного свидания живого с мертвым.
Асинет привстала, хотела уйти, но, увидев букетик гвоздик, положенный мною на могиле, остановилась.
— Простите, Асинет! — пробормотал я.
— Я бы предпочла быть здесь одна, — сурово сказала она.
— Но вас было двое!
— Ему уже ничего не надо! И мне тоже!
— Вчера холмик подравнивал Хадо.
— Считайте, что Хадо — это тоже я!
«Хадо — это тоже я! Странно!»
— А дедушка Бибо, старый дуб, Заур… я?
— Дедушка Бибо, старый дуб, Заур, вы? — повторяла она шепотом.
— Да, Аси. — Я достал из кармана перочинный нож. — Дада просил передать вот это!
У нее вспыхнули глаза.
— Мой подарок совершил свое роковое дело и вернулся обратно ко мне! Что еще вам поручил дада?
— Еще он поручил сказать, что дорога будет памятью тому, кто лежит под этим маленьким холмиком.
Где-то в чаще заговорила кукушка. Асинет загибала пальцы. Кукушка замолчала после семи. Потом начала куковать снова, и Асинет, потеряв счет, пристально взглянула на свои руки.
— Мне по ночам не дает покоя всадник, — вдруг сказала она.
— Какой?
— Черный.
— Откуда вы о нем знаете?
— Мне о нем рассказывал Хадо. Он спит у каждого под мочкой левого уха и не просыпается до тех пор, пока его не разбудят…
— Не надо о нем!
— Хадо мне доказывает, что черного всадника разбудил он.
— Это неправда, Асинет.
— Да, это неправда. Его разбудил не Хадо, а я… вот этим перочинным ножом, а Хадо любит брать на себя чужие грехи… это у него с детства, еще с тех пор, когда они с Таму возили меня на ишаке. Ведь правда, что черного всадника разбудила я, я, а не Хадо!
— Нет, Аси! Его разбудила не ты. И не Хадо.
— А кто же? — прошептала она.
— Об этом тебе скажет Хадо.
— Вы еще не знаете Хадо. В вашей памяти он, наверное, остался мальчишкой, несущим лоскуток черного бархата…