Всю ночь в висках стучали слова Бечыра: «Это им не пройдет даром». Он лежал рядом со мной и не спал. Сдерживал дыхание от страха, что из горла вместе с выдохом вырвется стон.
В другом конце комнаты спала гыцци, вскрикивая и что-то шепча во сне. Утром жалко было смотреть на ее сгорбленную фигуру. Она ходила по пятам Бечыра.
— Бечыр, неужели ты до сих пор не видел Иласа?
От одного упоминания этого имени меня пробрала дрожь, и я чуть было не крикнул: «Отдай маме бумагу!»
Я задыхался, а Бечыр ловко развел в очаге, огонь, поставил на треножник медную кастрюлю со вчерашней кизиловой похлебкой и стал сосредоточенно набивать свои чувяки мягкой золотистой соломой.
Почувствовав затылком взгляд гыцци, Бечыр тихонько запел. Гыцци улыбнулась, но я-то знал, во что обходилась Бечыру песня, и, чтобы не выдать себя, схватив свою ситцевую школьную сумку, выбежал на улицу.
6
Бечыра не было видно весь день.
— Был у военного комиссара, — сказал он вечером.
Вот и ко мне подступила война вплотную. Не видеть мне теперь впереди спасительной спины Бечыра. От ужаса у меня загорелись уши и щеки.
— Бечыр! Не надо! Не оставляй меня одного!
— Ну что ты, малыш! Ты же мужчина…
— Все равно не надо, Бечыр!
Я смотрел на хмурое лицо Бечыра, а он рассеянно поглаживал меня по голове.
— Тебя не примут!
— Он и не принял меня, малыш. Так что успокойся!
— Кто тебя не принял?
— Тот! Однорукий комиссар.
— У комиссара, наверное, без нас дел по горло.
— Да, но он не имеет права смотреть на взрослого человека как на какого-то мальчишку!
Я был благодарен однорукому комиссару, что он не принял Бечыра. И спросил, точно сожалея:
— Он тебя совсем не послушал?
— Я обратился к нему по форме, а у него перекосились усы… Слушаю, говорит, товарищ Бечырбек. В нашем ауле, говорю, нет двора, из которого не ушел хотя бы один мужчина, а из некоторых даже по два и по три… И увидел пустой правый рукав гимнастерки, засунутый за пояс. И почему меня напугал пустой рукав? Не знаю. Наверное, я обыкновенный трус…
— Что он тебе сказал?
— А разве, говорит, из вашего двора не ушел мужчина?
— Значит, он пока не знает… о черных бумагах?
Бечыр потупился.
— Как же он может не знать, малыш? Он спрашивал меня о гыцци.
— Откуда он знает о гыцци?
— Он знает обо всех детях, обо всех матерях и женах фронтовиков… Ты, говорит, товарищ Бечырбек, видно, храбрый мальчик, но до призыва тебе еще далеко. На фронтах, говорит, у нас трудное положение, но не такое, чтобы поставить мальчиков под винтовку.
— Правда, Бечыр! Тебе же еще и семнадцати нет!
— Да, малыш, но есть неписаный закон, по которому идущий вслед берет оружие павшего… Так говорил дедушка Кудзи, малыш!
— Ты так и сказал комиссару?
— Да, малыш.
— А он?
— И в тылу, говорит, нужна не меньшая храбрость. Будто я сам не знаю, что не так-то легко ждать каждую минуту прихода почтальона и читать в глазах женщин страх… Я не мог ему сказать, что не в силах таскать эти… — Бечыр достал из-за пазухи пачку извещений и сжал их в кулаке. — Я не мог сказать, что струсил и ухожу туда, где легче!
Вот когда прорвало Бечыра! Он упал ничком на землю и стал бить ее кулаком.
— Ты, говорит, еще мальчишка! А Тотрадз — не мальчишка? А сирота Нестор — не мальчишка? А где Тотрадз и Нестор, где? Скажи мне, товарищ комиссар? Где мой отец и кто будет мстить за них, за твою правую руку, товарищ комиссар, скажи! — кричал он, будто рядом с ним сидел не я, а однорукий комиссар с пустым рукавом, засунутым за пояс.
Я представил себе бесконечную темную дорогу, уводящую Бечыра от нас с гыцци. Мысленно провожал его до тех пор, пока он не превратился в маленькую, едва уловимую точку в ее конце. И тут же я возвратил его к нам.
— А как же гыцци? — Я испугался собственного голоса.
Бечыр встал с земли.
— Ты уже мужчина, малыш! Ты должен присматривать и за гыцци и за дедушкой Кудзи.
— Я не могу встречать Иласа…
Бечыр подсел ко мне.
— Не надо встречать Иласа, малыш. Он все знает…
— Бечыр, мы с гыцци будем ждать тебя в конце аула.
— Хорошо, малыш… Я вернусь, малыш, и мы сдобой построим памятник Тотрадзу и беспризорному сироте Нестору Джергаты.
Я гладил курчавые волосы Бечыра и молчал. Бечыр передал мне потрепанную пачку извещений и сказал сухо:
— Что бы ни случилось, никому их без меня не показывай… Гыцци тоже о них ни слова! А дорогу я найду и без комиссара.