— А зачем проклинать собственный хадзар? — вырвалось у него.
Кувалда застыла в воздухе.
— Кто проклинает собственный хадзар?
— Вы, ма бон![30] — с упреком сказал мальчик. — У нас в ауле говорят, что горы — это наши хадзары и очаги.
— А если они перестали быть хадзарами и приняли недостойного пришельца? — Коста размахнулся и рассек огромный камень.
Габу растерялся. Он не знал, что сказать этому доброму путнику, который помог им расколоть столько камней.
— Нас гыцци проклинает часто, но проклятья идут нам впрок, потому что она любит нас больше всех.
— Ты хочешь сказать, что на горы нужно иметь те же права, что гыцци на… тебя и Джета?
— У нас в ауле говорят, что есть такой человек.
— Кто же это?
— Готта.
Кувалда выпала из его рук.
— Кто, кто?
— Коста… Даже его проклятья нашим хадзарам идут впрок.
— Это тоже в ауле говорят?
— Нет, так говорит гыцци, — ответил младший каменщик.
Конь, стоявший под скалой, шарахался при каждом стуке кувалды.
— Габу, сколько же платит вам этот добрый хозяин?
— Платит столько, что не можем накормить Мила.
— А ведь Мила работает наравне с нами! — сказал Джета, гладя собаку.
У путника пересохло во рту. Он отрешенно сидел на плоской каменной плите. Трое каменщиков молча смотрели на него. Тишину нарушали храп коня и рев реки.
— Габу, ты же настоящий каменщик!… Как же ты прощаешь пришельцу голод Джеты и Мила?
У маленького Габу задрожали веки.
— Гыцци несколько раз хотела пойти с жалобой к Коста, но не смогла.
«Опять Коста… Как будто он развел огонь в потухших очагах и наполнил пустые амбары хлебом!»
— Ничего твой Коста не сможет сделать, слышишь ты, старший каменщик? Твоему Коста бог дал глаза только для того, чтобы он видел неправду! Понятно тебе, старший каменщик? — махнул он рукой.
— Ничего мне не понятно, — сурово пробурчал Габу. Он взял у путника тяжелую кувалду и отошел в сторону.
— Спасибо за наломанные камни, их так много, что на этот раз перепадет кусок и Мила. — Он смерил черноусого путника суровым взглядом. — Но не надо говорить так о Готта.
— Твой Готта никто и ничто, слышишь ты, Габу?
— Гыцци говорит, что он согревает бездомных и кормит голодных.
— Согрел бы твой Готта собственную душу! Прощайте Габу, Джета, Мила! — Он встал, поправил прилипший к телу бешмет и, почувствовав спиной пронизывающие взгляды, не вытерпел, обернулся: — Эй, Габу, приезжай вместе с гыцци в Дзауджикау!.. Пойдем с жалобой к Коста!..
— А кого искать? Мы даже вашего имени не знаем! — голос Габу звенел в узком ущелье, как колокол.
— Одинокий — вот имя мое!.. Ищи Одинокого, Габу-у-у!
— Одинокого? — Мальчик подскочил как ужаленный. — Эй, Одинокий!.. Слышите!.. Подожди-ка! Я слышал от гыцци, что он одинок на всей земле! — кричал Габу и гнался за путником, взмахивая руками.
Путник остановил коня. Мальчик подбежал и, прислонившись грудью к стремени, взглянул на всадника.
— Одинокий, слышите, Одинокий… Я не так сказал, я напрасно обиделся, — чуть не плача шептал мальчик.
— Ничего, Габу, — еле выговорил Коста.
— Слышите, Одинокий, нагнитесь-ка немножко! — всхлипывая, умолял мальчик. — Кубады принес в наш аул одну книгу!.. Он прятал ее в кожаной сумке вместе с хлебными крохами… Кубады слепой, он читать не может… И я не могу читать, но в этой книге я видел картинку…
— Может быть, может быть, Габу. — Путник обнял мальчика, подтянул к себе.
Габу уткнулся лицом в его грудь и бубнил надтреснутым голосом:
— Я там видел одну картинку!.. Гыцци сказала, что это лицо Одинокого… Она говорила, что Готта совсем одинок!
— Возможно, Габу! — Слезы мальчика намочили его черный сатиновый чекмень. — Не надо, Габу, ты же мужчина и старший каменщик. — Он гладил худые плечи мальчика.
Перед мордой коня стояли Джета и Мила. Младший каменщик и собака смотрели на двух старших каменщиков с улыбкой.
V
Вернуться бы в Дзауджикау, закрыться б в сырой мастерской — перед глазами стояли Габу и его помощники. Но его ждали Чендзе и Леуа.
«Придет ли когда-нибудь конец страданиям Габу и Джеты! И в наши холодные сакли заглянет солнце…»
Конь тяжело скакал по тропинке шириной с волосок, холодный ветер пронизывал насквозь. Где-то выл голодный волк.
Пожалев вспотевшего коня, путник остановился и пошел впереди него. Внезапный выстрел взбудоражил ущелье. Конь чуть было не вырвал уздечку из рук, попятился к обрыву с храпом и ржанием. Коста рванул к себе натянувшуюся уздечку и одним прыжком вскочил в седло. Конь, фыркая, встал на дыбы у самого края обрыва, замер и пустился вскачь.