Топор и долото с обушком ему уже были не нужны, теперь фигуры коня и плосколицего человека Тох отделывал резцом и рашпилем. Внезапный приход толмача вывел его из душевного равновесия. Присутствие даже самого близкого человека в такой момент переворачивает и разрушает особый мир, созданный вдохновенным воображением мастера. Это было не то, что видел он там, на площади при свершении суда над пленными, а нечто другое. Уже четко выделялись отдельные части скульптуры: подтянутый живот коня и вздувшиеся жилы на груди, вздыбленный корпус и изогнутая в смертельной судороге шея, вцепившиеся в землю задние копыта и развевающийся хвост, раздутые, как мехи, ноздри и налитые кровью глаза… Конь заржал от боли, застонал, как человек, когда нож со свистом вонзился ему в грудь. Тох погладил фигурку человека, ожидающего падения жертвы, чтобы припасть к ней и кровью, бьющей из раны, утолить жажду. В осанке плосколицего была запечатлена его хромота, в злорадной усмешке — ненасытность. Мастера радовало, что ему удалось воплотить в дереве задуманное. «Я покажу этому хромцу не ту правду, которая заключена в его темной душе, а ту, что вижу я… Она здесь, в этих фигурах, но сколько проживет моя правда?»
Тох вздрогнул. О том же спрашивал Еухор, когда показывал ему человека-бардуага, вылепленного из глины.
— Идол изящен, но недолго проживет, — сказал он. — Потому что от малейшей влаги расползутся и панцирь, и шлем, а на солнцепеке растрескается щит. Без щита мы не можем, нас слишком мало…
— Так что же делать?
— Щит и панцирь должны быть из такого материала, который стоял бы против самого большого врага — времени. Время меняет все либо к лучшему, либо к худшему. И человека, и бардуага.
Тох понял: Еухор говорит не только о щите и панцире.
— А что крепче и выносливей? Дуб, карагач, бук?
— Нет, нет, сынок, — возразил Еухор. — Нужен материал, который бы выстоял в зное Мисра.
— Что это за материал?
— Мрамор, камень и еще какой-то странный материал, известный только мисрцам.
— Есть ли такой мастер, который бы вдохнул душу земного человека в камень?
— А кто же нам с твоим отцом помог выжить в неволе?
— Каких же бардуагов вы там видали? Уастырджи? Сафа?
— Не-е-т! У них свои бардуаги, но мастера из Мисра создавали не бардуагов, а людей в их обличье, страдавших так же, как и мы с твоим отцом. Вот ты, чувствую, ждешь затишья, благополучия. Но будут ли они когда-нибудь под небом Алании? Одарил бы меня всевышний мощью царя Вавилона, Навуходоносора, или царя наших скифских предков, Скилура, я бы оградил людей от звона меча. Бессмертие человеческому роду приносит не сила, покоряющая чужие земли, а мысль, воспевающая в веках дух человеческий… Что делать, сынок, если нет этого затишья и нам приходится спать в седле?..
Лязгнули железные засовы, Тох увидел клинообразный подбородок толмача, просунувшийся в дверную щель.
— Прошло два дня и две ночи с тех пор, как аланский мастер работает во славу аллаха и величайшего из великих, не требуя пищи. Хватит ли у голодного мастера силы, чтобы высечь на дереве лицо опоры мира?
«Два дня и две ночи! Как незаметно прошло время! Во мне еще остались силы, не напрасно говорил Еухор: быть убитым — это не значит быть побежденным!»
Толмач ждал ответа. А Тох острием шила проводил на лице Тимура линии толщиной с волосок. Вся его воля сосредоточилась в кончиках пальцев, холодный расчет и чувство мести не отнимали у него радости вдохновения. Он шарил пальцами по дереву, как слепой. Тоху не хватало света, плосколицый хромец был жесток к мастеру, от которого он ждал лести и преклонения.
«Сынок, ты дал двойнику хромца все!» — сказал бы Еухор, подбадривая неопытного мастера.
«Нет, не все, — не сдержался бы он. — Не хватает чувства, которое обожествляет человека или выдает в нем хищника!»
Тох искал это чувство давно. Как-то вырезал из плакучей ивы Фалвара[47] и голодного волка. Фалвар зажал своими жилистыми руками морду зверя, а тот пытался вырваться.
— Лучшего бардуага не сотворит и сам бог! — пошутил Еухор.
— Даже мисрские мастера?
Еухор с болью смотрел на юношу.
— Ишь ты, чего захотел!
— Ты сам рассказывал, что мисрские бардуаги своим обличьем давали тебе надежду и непокорность! А вот про моих идолов этого не скажешь, потому что они пустотелы.
— Так они же из плакучей ивы, а мисрские мастера создавали своих бардуагов из камня. Камень оживал в их руках.
— Дело не в дереве, не в камне, а в мастере. Руки мисрских мастеров оживили бы и дерево.
Теперь Еухор глядел уже на Тоха, как учитель, радующийся от сознания, что ученик шагнул дальше его учения.