— Почему вы спрашиваете? По-моему, я вам говорила… Послушайте, что он сейчас скажет.
Итак, Хайно Меркель благодарит жюри, благодарит учредителя премии, благодарит присутствующих, не поднимая на них глаз; он признается, что писал свое исследование, и в мыслях не имея получить за него премию. Не общественный интерес, а скорее личное любопытство подвигнуло его на эту работу, исключительно для самого себя пытался он разобраться в сути явления, именуемого «анонимной благотворительностью в Гамбурге»; он счастлив, что результат его труда получил высокую оценку, и так далее.
— Он впервые получает премию, — шепчет Рита Зюссфельд, — и он ее заслужил.
Склочный старик во втором ряду, который все время что-то неодобрительно бормочет — Хеллер видит в нем личного врага лауреата, — роняет палку, и она с громким стуком падает на паркет. Старик решительно не обращает внимания на глухой ропот неодобрения и продолжает свой вздорный комментарий.
Лауреату нет нужды доказывать ни своей радости, ни своего волнения, ни своего смущения — все это без того видно. Поскольку к нему была проявлена такая благосклонность и его работа так высоко оценена, ему, быть может, разрешат сделать несколько замечаний, особенно ему хотелось бы остановиться на специфической гамбургской щепетильности. В чем она проявляется? Ведь и в других местах тоже зарабатывают деньги, и нередко немалые, но нигде в мире не развилась такая уж щепетильность, чтобы стыдиться больших доходов. А это значит, по его мнению, что в этом городе у всех есть особый традиционный нюх, помогающий в случае чрезмерных прибылей откупаться добровольно взятыми на себя обязательствами перед обществом…
Протест! Враг во втором ряду заявляет протест, но Хайно Меркель его не слышит и разрешает себе, поощряемый робким смехом, продолжать свое рассуждение. Акулы, говорит он, широко распространены повсеместно, но нигде, кроме нашего города, они не стремятся так к тому, чтобы, схватив добычу, тут же получить отпущение грехов. Как они это делают? Очень просто: создают благотворительные фонды. А чтобы никто не напал на акулий след, фонды эти анонимны.
— Неслыханно! — кричит враг во втором ряду и злобно стучит палкой по паркету, а потом снова выкрикивает, уже погромче: — Все мы в этом городе протестанты!
Люди в зале забавляются и хлопают Хайно Меркелю, который уже совсем справился со своей изначальной скованностью и теперь утверждает, что и в других местах тоже творят добро, вот, скажем, в Америке, где каждый колбасный фабрикант считает своим долгом основать в день своего шестидесятилетия какой-нибудь фонд. Но при этом его имя, словно огромный парус, надутый ветром, видно издалека, не правда ли, и выходит, что доброе дело мчит доброго человека в гавань хорошей репутации. А о чем свидетельствует, хотелось бы спросить, добрый поступок, который свершается в безвестности?
— О скромности, — выкрикивает в это время враг, — о достойной уважения деликатности, если вам это так приспичило узнать!
Эти слова Хайно Меркель услышал, он запинается, нерешительно посмеивается, а потом вслух оценивает смысл сказанного и заключает: с одной стороны, верно, скромность, достойная уважения деликатность. Но, с другой… Разве от доброго дела, сделанного тайно, не возникает чувство, что кто-то хочет очистить свою совесть, оставаясь при этом в тени? Недаром говорят, что благодарность оборачивается ненавистью. Одним словом, утверждает оратор, если дающую руку никто не видит, ее нельзя укусить. Таким образом, вполне оправдано предположение, что анонимность благотворительных фондов объясняется желанием избежать укусов.
Враг Хайно Меркеля расценивает этот конечный вывод как «неслыханный», он восклицает несколько раз «неслыханно» и демонстративно шествует через весь зал к выходу, его сопровождают явно неодобрительные хлопки; он уходит под смешки присутствующих.
— Чувствительный враг, — шепчет Хеллер, но Рита Зюссфельд делает отрицательный жест:
— Это Вильгельм Вандерклют, его в городе все знают.
Он взял себе на откуп историю Гамбурга.
И Рита Зюссфельд кивает Марет, сидящей в середине зала, вид у нее строгий, она внимательно слушает, кажется, что в ее глазах таится предупреждение. Предназначено ли оно Рите Зюссфельд? Из-за ее чересчур поспешных и громких аплодисментов? Из-за того, что она афиширует свой восторг? Марет и здесь сохраняет присущий ей скепсис, она довольно сдержанно отвечает на приветствие сестры и тут же снова поворачивается к Хайно Меркелю. Не повышая голоса, он продолжает говорить и переходит к разоблачениям, которые, к его великой растерянности, приветствуют сдержанными аплодисментами. Возможно, именно потому он говорит все тише и тише, что каждый компрометирующий факт вызывает новый взрыв веселья. Хеллеру даже кажется, что оратор постепенно теряет мужество и что он, видимо, опускает целые абзацы своей рукописи, так быстро он переворачивает страницы.