Может ли горничная после такого ответа уйти не обиженной?
— Похоже, — говорит Рита Зюссфельд, — что вами тут сильно интересуются.
— Не удивительно, — отвечает Хеллер. — В этом пансионе сейчас живут только урологи.
Как приступить к делу, предложить текст и подкрепить свое предложение всевозможными хвалебными оценками? Оба посмеиваются, оба уверяют друг друга, что они полны нетерпеливого ожидания, оба не исключают возможности, что остановились на одном и том же эпизоде.
— Что ж, начинайте.
— Я охотно предоставляю это право вам.
Снова раздается стук в дверь, на этот раз вялый, с паузами, и, даже после того как Хеллер раздраженно просит войти, проходит немало времени, прежде чем дверь отворяется.
— Ах, это вы, госпожа Клевер?
На пороге стоит хозяйка пансиона, как всегда слегка посапывающая, с дрожащими при каждом движении отвислыми щеками. Помимо обычно присущего ее лицу выражения брезгливой пресыщенности, оно выражает сейчас легкое смущение, а слова извинения звучат не очень доброжелательно:
— Прошу прощения, господин Хеллер, если я помешала вашей работе, но…
Что «но»? Тяжелые подвески на цепочке, сбившись, позвякивают, когда она широким жестом обводит стены комнаты.
— …Но здесь, в этом доме, — говорит она, — не принято вдвоем удаляться в комнату, а для работы мы предоставляем конференц-зал. Весьма сожалею, но у нас так заведено.
Это замечание, однако, не мешает ей с унылой приветливостью протянуть руку Рите Зюссфельд, а затем и Хеллеру ткнуть свою мясистую ладонь. Он растерянно пожимает ее, делая вид, что пропустил мимо ушей ее тираду, но потом все же с недоумением спрашивает:
— Вы возражаете, чтобы мы работали здесь, в комнате? Так вас надо понять?
— У нас это не принято, господин Хеллер.
Хеллер, помрачнев, раздергивает шторы, гасит свет, смотрит на свои бумаги.
— А известно ли вам вообще, госпожа Клевер, чем мы здесь занимаемся?
— Мы всегда придерживались этого правила, — устало отвечает госпожа Клевер.
— Хрестоматия, — говорит Хеллер. — Хрестоматия для молодых людей, которая должна им наконец открыть, в каком они мире живут.
— Мой муж неукоснительно придерживался этого правила. Именно поэтому для совместных работ мы предоставляем вам конференц-зал.
Она еще раз выражает свое сожаление, подчеркнуто-вежливо прощается и удаляется в уверенности, что инцидент исчерпан. Что ж теперь?
— Доставим ей удовольствие, — говорит Рита Зюссфельд, — давайте следовать ее этическим нормам. Спустимся вниз.
Взяв в раздражении бумаги и тетради да еще прихватив пальто, они перебираются в знакомый конференц-зал, весьма дурно настроенные, и раскладывают все на палисандровом столе, не переставая ощущать незримое присутствие Пундта.
— Здесь все чувствуют себя в безопасности, — говорит в бешенстве Хеллер, — я от вас, вы от меня, а госпожа Клевер от недремлющего ока общественности. Что ни говори, а для большинства людей воплощением всех опасностей является постель.
— Они отчасти правы, — говорит Рита Зюссфельд. — Может быть, пришло время заказать чаю с ромом?
— Нет, на банкете мы хорошо выпили. Что же нам снова заводиться?
— Да, круг замыкается.
Они перебирают бумаги, сверху — выбранные отрывки, а под ними — рукописные заметки. Что же у них осталось, что задержалось в педагогическом фильтре? Рита Зюссфельд сосредоточилась, она готова начать, но Хеллер все никак не может решиться, он все листает записи, накручивает на палец и без того вьющуюся бородку и вдруг просит еще ненадолго отложить окончательный выбор и объясняет почему. Все упирается в последнюю главу, он еще не прочел последней главы книги о Люси Беербаум, а на банкете узнал, что именно в этой главе, возможно, содержится то, чего им не хватает.
— Если мы прочитаем и последнюю главу, а господин Меркель мне это настоятельно рекомендовал, никто нас не сможет упрекнуть в том, что мы несправедливо обошлись с Люси Беербаум. Кроме того, мы в долгу перед ней самой, — говорит он, — после всего, что было.
Так согласна ли Рита Зюссфельд еще на краткое время отложить окончательное решение? Рита Зюссфельд согласна, и Хеллер пролистывает книгу, находит последнюю главу, облизывает губы и начинает читать вслух.
На восемьдесят второй день добровольного заточения у Люси снова поднялась температура, Иоганне удалось преодолеть все ее возражения и сомнения и позвонить доктору Паустиану. Тот обещал тотчас же приехать. Затем Иоганна пошла на кухню, вынула из вафельницы последние вафли, намазала их фруктовым мармеладом и понесла к тахте, где лежала Люси; ее бил озноб. Иоганна сказала, что доктор скоро будет, и накрыла Люси пуховым одеялом, воспользовавшись тем, что она была слишком слаба, чтобы протестовать. Иоганна подала ей вафли с фруктовым мармеладом, которые она просила, — от всякой другой еды Люси деликатно отказывалась, уверяя, что пища вызывает у нее отвращение, и даже теперь, когда Иоганна помогла ей приподняться и поставила перед ней тарелку с теплыми вафлями и вилкой разломила одну как раз по рельефному изображению сердца, Люси долго и нерешительно глядела на еду, пока не поддалась уговорам. Только раз поднесла она вилку ко рту, с усилием пожевала и отодвинула от себя тарелку.