— Ну, а теперь извольте-ка есть, госпожа профессор.
— Да, да.
Иоганна поддерживала тарелку, и больная начала есть; она тихо стонала, то и дело откладывала ложку, прижимала руку к груди и закрывала глаза от отвращения. Она съела весь бульон, но и после этого на лице ее не появилось выражения ни удовлетворения, ни удовольствия, а все то же отвращение. Когда Иоганна, горячо ее похвалив, хотела налить ей добавки, Люси жестом ее остановила: на первый раз, пожалуй, и хватит. Иоганна решила воспользоваться представившейся, как ей казалось, возможностью и предложила:
— Может, подать вам газету или книгу или распечатать несколько писем?
— Ничего не надо, Иоганна.
Это прозвучало обидно. Снова отдавало упрямством и самонадеянностью. А своим отсутствующим видом Люси дала понять, что ей хотелось бы побыть одной в полутьме. Она не реагировала, когда, затемняя комнату, Иоганна судорожно дергала занавески, потому что заело какой-то ролик, но, увидев, что Иоганна с посудой направилась к двери, Люси остановила ее движением руки.
— Одну минутку, пожалуйста.
Иоганна вернулась, и впервые за все это время Люси, схватив ее за руку, притянула к себе и, запинаясь, спросила, не обесценился ли теперь ее протест, не прервался ли он; на что Иоганна ответила вопросами:
— Почему? Каким образом?
А Люси все продолжала спрашивать, обращаясь, скорее всего, к самой себе, не повела ли она себя непоследовательно, не является ли ее решение каким-то половинчатым, раз в критическом положении она допустила, чтобы о ней проявили заботу, которой лишены те, к чьей судьбе она хочет привлечь всеобщее внимание. И Иоганна принялась убеждать ее, что не может быть и речи о непоследовательности, когда надо выздороветь. А Люси с беспощадностью к самой себе все продолжала спрашивать, чего же стоит ее акция, если она оказалась в других условиях, нежели те, у кого ни при каких обстоятельствах не будет изменен режим. И не является ли нарушением солидарности то, что она не отказывается от забот, не положенных ей в силу ее решения? А Иоганна слова твердила свое: чтобы выдержать то, что взвалила на себя госпожа профессор, надо прежде всего быть здоровой. Да и вообще она себе не представляет, какая может быть польза кому-либо от болезни. И тогда Люси, измученная сомнениями, спросила, не утратит ли ее протест своей силы, если она продолжит его после выздоровления.
— Если уж непременно надо будет протестовать дальше, то я не вижу, что бы могло помешать, — ответила Иоганна.
— Гм… — произносит Хеллер и прерывает чтение; глава еще не кончилась, осталось еще не меньше шести страниц, повествующих о так называемой тихой смерти, наступившей — словно в подтверждение классической схемы — точно на пятый день болезни, но ему все же кажется, что на этом можно сэкономить, потому что этот эпизод не идет ни в какое сравнение с той главой, на которой он остановил свой выбор.
— Как вы считаете, можем мы не дочитывать до конца?
Рита Зюссфельд была бы с ним согласна, если бы незадолго до смерти Люси не было сцены, когда она, подозвав к себе Иоганну, не только еще раз все откровенно с ней обсуждает, но и заставляет ее повторить те распоряжения, советы и рекомендации, которые она ей дала, — сцена, произведшая на Риту сильное впечатление безупречной объективностью, именно так она представляет себе смерть во благовремении. С этим Хеллер не может не согласиться, но просит подумать, можно ли показать пример поведения, достойный подражания, на таком всеобщем, но бесплодном явлении, как смерть, да еще в хрестоматии? На что здесь направлена дидактическая мысль? Нелепо ведь учить умирать прежде, чем научить вступать в рукопашную схватку с жизнью.
— Вы это излагаете чересчур предвзято, — говорит Рита Зюссфельд, — все здесь нужно рассматривать во взаимосвязи: решение Люси, ее протест, ее желание разделить судьбу арестованных, потом неожиданная болезнь и, наконец, последние распоряжения.
Так она понимает эту сцену, так к ней, по ее мнению, и следует подойти, но она не упрямится, но желает спорить, во всяком случае уж не по поводу этой главы, ибо давно уже решила, что именно она предложит. Однако хорошо бы Хеллеру все-таки прочитать конец, хотя бы последние полторы страницы, потому что там что-то скапливается, собирается и может внести какую-то окончательную ясность.
— Что ж, я не против. Итак…