— С гитарой.
Они выходят из комнаты, медленно, едва-едва тащутся друг за дружкой по коридору к вешалке, и тут дверной звонок впадает в буйное помешательство: не иначе разбойничье нападение, не иначе боевая тревога, но, пока Пундт, с отсыревшим пальто в руках, испуганно прислушивается, госпожа Майстер вздыхает и идет к двери, открывает ее и ждет, всем своим видом выражая покорность судьбе.
— Ну зачем ты так трезвонишь, Том, господи, почему ты не звонишь как взрослый человек?
— Улли ждет!
Ах, вот почему. Улли ждет.
И Том, худущий долговязый парень, треугольно-заячье лицо которого выражает бурную предприимчивость, добродушно улыбаясь, собирается протиснуться мимо них.
— Мне нужен мой маскхалат.
Ему нужен маскхалат. Его ничуть не смущает, что на него смотрят, пока он натягивает маскхалат поверх свитера, длинный, по щиколотку, маскхалат, в желтых от старости пятнах, кто знает, не лежал ли он некогда в снегах России, не маскировал ли солдата в сугробах Карелии; на белую грудь парень собственноручно прикрепляет Железный крест, который вытащил из школьного портфеля, видимо, в школе его и выменяв.
— Том, — говорит господин Майстер, — это отец Харальда.
Том подает Пундту руку, не выказывая ни удивления, ни особого внимания, и, даже подавая руку, не прерывает своих действий, ему нужно убегать, ему нужно к Улли, тот ждет его на улице под дождем и снегом. Но может быть, Том знает человека с гитарой? И Пундт протягивает ему пустую рамку.
— Она стояла на столе, на письменном столе Харальда, может быть, вы помните?
Том в маскхалате не задумывается ни на минуту, не напрягает память: это Майк, Майк Митчнер, кто же еще; Майк был кумиром Харальда. В голосе Тома проскальзывает удивление, в нем прослушивается настоятельный встречный вопрос: Майк — да разве вы не помните? Правда, Майк, когда он только начинал исполнять песни протеста, не нынешний Майк, великий, удачливый, к которому он, Том, сейчас и отправится, в честь которого он и натянул на себя маскхалат; этого Майка Харальд, к сожалению, не поставил бы на свой письменный стол. Сегодня Майк впервые выступает в большом концертном зале, потрясный вечер — «Свет, движение, музыка».
— Он американец? — спрашивает Пундт.
— Да нет же, — отвечает Том, — учился в нашей школе. Майк Митчнер — его сценический псевдоним, до выпускных экзаменов он звался Найдхарт Цох.
С наигранной вежливостью Том обращается к господину Майстеру:
— Я могу задержаться, дорогие родители, а потому не беспокойтесь о своем независимо мыслящем сыне.
— Возьми ключи, — напоминает госпожа Майстер.
— Пусть тебе приснится молодость, мамочка.
— Осторожней, — обрывает его господин Майстер, — думай о чем говоришь.
— Так я ж от чистого сердца, папочка, ты разве не понял?
Том в мешковатом халате, Том — белоснежный зайчонок, закладывает руку за спину, нащупывает дверную ручку и с высоты своего роста пытается изобразить преувеличенно почтительный поклон, но тут Пундт, аккуратно пряча пустую рамку в карман пальто, спрашивает:
— Вы ничего не имеете против, если я пойду с вами? Это, пожалуй, поможет мне кое в чем разобраться.
Господин и госпожа Майстер любезно кивают. Том выпрямился, поднял взгляд, он не изумлен, и, кажется, вообще его трудно чем-либо изумить.
— Ну, если вам разрешили, — говорит он, — если это поможет вам, пойдемте, я не против.
Улли тоже не против, хотя его мрачное молчание можно расценить иначе; согнувшись под бременем своей юности, угрюмый, понурый, он едва волочит ноги рядом с Валентином Пундтом сквозь дождь и снег, и кажется, что прислушивается только к позвякиванью металлической цепочки, которую носит под афганской дубленкой. Старый педагог шагает между ними с обнаженной головой, недолговечный снег тает на его волосах, лицо его поблескивает от влаги. Мысленно он уже начинает оценивать происходящее.
Они минуют Морвайде, сбегающую к реке лужайку с пожухлой травой и кирпичной башней, остатком старинных городских укреплений, за ней виден вокзал Дамтор, широкие, двустворчатые двери которого всасывают вечернее шествие молодежи; гроздьями, цепочками устремляется молодежь к вокзалу, нагруженная сумками, плюшевыми медвежатами и другим игрушечным зверьем, пледами, рюкзаками, надувными матрацами.
— Они что, на вокзале жить собираются?
— Нам тоже через него пройти придется, — отвечает Том, небрежно, с ледяной холодностью приветствуя группу ребят, несущих на плечах железную кровать, разукрашенную зелеными и розовыми гирляндами, на кровати, свесив длинную обтянутую сапогом ногу и покачивая ею, лежит девица.