— Но не всегда, — назидательно добавил Никич. — Если говно какое-то пьют, то не доходит. Пить надо приличную водку. Все, что варят в Моздоке и вокруг, — это одна головная боль. В принципе, «Кристалл» ничего.
— Вот бы не подумал, — сказал Кир. — Всюду жизнь, прикинь?
— А жратва практически никак, — сказал Игорь. — То есть жить можно и без жратвы, если это типа считать жизнью. Вот я не жру, ничего мне не делается. Но хочется во рту покатать пельмешку. А как это сделать? Убить пельмешку?
— Ну, не знаю, — сказал Кир. — Найти призрак коровы, обработать, обвалять в призраке муки…
— Не бывает призрака коровы, — сказал Игорь. — Чего ты как маленький.
— Что, корова умирает вся?
— Не знаю, может, и не вся. Но мы как-то не пересекаемся. У меня собака в детстве была. Шалый. Прекрасный пес, прекрасный. Так вот, если бы что-то собачье было… он бы ко мне прибежал. Я тебе точно говорю. Он был единственный, кто меня любил за просто так, и очень сильно. Ну, кроме родителей, и то я не уверен.
— А жена?
Игорь был женат, и Кир это помнил.
— А жена… не так сильно.
Игорь что-то знал. Никич поджал губы — расспрашивать не следовало. Наверное, когда с ним вот так нехорошо вышло, она как-то не так себя повела, и у него была возможность это отследить. Говорят, в первые девять дней можешь еще как-то влиять на происходящее или по крайней мере что-то видеть. Вот он, наверно, слетал и посмотрел, а не следовало.
— Не тормози, Кир, — сказал Игорь. — Рассвет скоро.
— А что, вы на рассвете исчезнете?
— Спроси чего полегче, — сказал Игорь.
— Ну, пока не исчезли, расскажите хоть, как там!
— Да откуда мы знаем, — непонятно ответил Никич.
— Ладно, не темни. Где ж вы тогда?
— Мы сейчас здесь. А вообще там неодинаково.
— В смысле?
— Первое время почти как тут. А потом степь, вообще голая, и высотки, как под Шали. Ходишь, ходишь, иногда человека встретишь. Спрашиваешь, какие новости, а у него все новости пятьдесят девятого года.
— И тогда чего?
— Тогда опять ходишь. Пока, видимо, чего-то не сделаешь или какого-нибудь толка не выходишь. Потом перемещаешься. Игорь вон по какому-то саду две недели ходил.
— Полторы, — поправил Игорь.
— Ну, полторы. С какой-то бабой. Баба все молчит, только смотрит, иногда плачет. Вообще левая какая-то.
— Старая?
— Лет восемнадцать. Но не дает.
— Это мне было, наверное, наказание, — сказал Игорь хмуро.
— Это ей было наказание, — хохотнул Никич. — Кир, знаешь анекдот про Брежнева и Мэрилин Монро?
— Заебал, блядь, своими анекдотами, — зло сказал Игорь. — Ты мне шестой раз его рассказываешь.
— Так вы что, не все время там вместе?
— Да мы вообще вместе были только первые девять дней, и то каждый по своим делам ездил. Я на свою родину съездил, Никич на свою… А потом раз — и я у себя в саду, а он у себя в поле. Потом еще разное… Там же время теряется, понимаешь? А потом вот раз — идем по степи. Ну, поговорили, рассказали, кто где был… Идем — а тут ты. Лежишь.
— Это вас в помощь, что ли, прислали? — догадался Кир.
— Или в наказание, — сказал Никич. — Как типа про Брежнева и Мэрилин Монро.
— Я тебя урою сейчас, — пригрозил Игорь.
— Интересно, — спросил Кир, — а друг друга-то вы можете урыть? Или тоже… как сквозь туман?
— Совершенно запросто, — сказал Никич и подсек Игоря. Игорь упал, но успел засветить ему ногой в живот.
— Э, ты, бля! — заорал Никич. — Ты все-таки соразмеряй!
— Сам соразмеряй.
Никич помог ему встать.
— Ни хуя не больно, — самодовольно сказал Игорь. — Сразу проходит.
— Понял, — сказал вдруг Кир. — Я понял, зачем, допустим, жгли жертвенного быка.
— Догадливый, — заметил Никич.
— Дым, это, воскурялся… И покойник питался.
— Пропитывался, — кивнул Игорь. — Ты вон куришь, а я нюхаю — и тоже как бы прет.
— Ну так я еще курну, — сказал Кир.
— Нет уж, — сказал Игорь. — Ты давай иди.
Автобус на Ростов подкатил около семи утра. Он был полупустой, тряский и пыльный. Кир с облегчением плюхнулся на сиденье и, не рассмотревши толком попутчиков, немедленно захрапел. Правда, успел передать водителю деньги — за троих. Сдача вернулась. Кир хмыкнул и сунул ее в карман. Рука его при этом наткнулась на что-то бумажное, жесткое. Письмо Морозовой, пропади оно пропадом, это письмо, все из-за него! Выкинуть к чертовой матери… Все равно он не мог письмо переслать почтой, раз не знал точный адрес. Он решил, что выбросит письмо сразу, как только увидит мать. Почему-то страшно было его выбросить до того — ну, типа суеверие, что ли.