Кир купил куклу, и они, сдавшись на непрекращающееся нытье Игоря, поехали глазеть на Красную площадь. Кир впервые был в метро, и оно ему очень понравилось, хотя он едва не грохнулся, когда сходил с эскалатора. Запах в метро был какой-то особенный, нигде такого не было — вроде химией какой-то воняет, а приятно. Странно: он ехал в Москву заранее с таким настроением, что все там будет ему противно и тошно, тошней, чем дома, особенно москвичи, но Москва ему скорее понравилась, ощущение бодрости и ожидания чего-то не оставляло его. Теперь ему очень хотелось увидеть Славку. Если бы кто-нибудь стал говорить ему, что Славке следовало не волочь его, а нести на себе и тем самым спасти его ногу, он дал бы этому человеку в хлебало.
Пустая в этот час площадь, брусчатка. Кремль и соборы произвели на него непонятное, двойственное впечатление: все это было очень красиво и в то же время как будто ненастоящее. Такое чувство было, что ему показывают глянцевые открытки. Это, наверное, потому, что я по телевизору их сто раз видел. Не, ну клево, конечно, кто спорит. А Игоря больше всего заинтересовал Мавзолей.
— Войдем, а?
— Чего ты там не видел? Жмурика?
— Это ж не простой жмурик, — смущенно сказал Игорь.
— Ну, пойди, пойди. Ручку ему поцелуй. Ляг вместо в него в гроб, полежи.
— А вы?
— Меня не пустят, — сказал Кир.
— А я твоего Ленина в гробу видел, — ухмыльнулся Никич.
Игорь беззлобно послал их на хер и отправился к Мавзолею. Кир с Никичем стояли и смотрели, как он проходит мимо роты почетного караула и, не удержавшись, дергает одного из солдат за винтовку.
— Придурок, — сказал Никич, — какой был, такой остался.
— Какой?
— Ебнутый. Вроде тебя.
— Слушай, Никич… Вы ж еще вчера ни на минуту не разлучались, не могли. Как пришитые, куда один, туда и другой. И от меня не могли… Как же сейчас?
Никич пожал плечами.
— Да как-то, знаешь… Как будто мы постепенно силу набираем, что ли…
— Я думал, наоборот. Чем дальше, тем слабей.
Никич опять пожал плечами. Кир посмотрел на него.
— А я? — спросил он.
— Что ты?
— А от меня вы теперь тоже можете отвязаться?
— А ты бы хотел?
— Я уж привык, — сказал Кир, — с вами как-то веселей.
— А не страшно с мертвяками?
— Да нет, ничего. За шею меня только не кусайте.
— Обещать не можем, — сказал Никич, — но постараемся.
— Слушай, Никич, а вы где похоронены?
— На кладбище, — сказал Никич и сделал вид, что зевает. — А ты думал — где?
— На каком?
— Вот приебался, — сказал Никич и зевнул уже по-настоящему. — На обыкновенном. Крестики-звездочки… Я у себя дома, а Игорь…
Но тут Игорь вышел из Мавзолея, морда у него была серьезная, и Никич стал по новой над ним издеваться и спрашивать, о чем они с Лениным там пиздели, а Игорь сердито огрызался. Помнится, в глубоком детстве Кир хотел посмотреть на Ленина-жмурика и потрогать его, но теперь Ленин был ему до лампочки. Он взглянул на часы: пожалуй, можно было уже начинать ехать к Славке. Выйдя с площади, они увидели киоск Горсправки, и там им объяснили, где это — Сталактиты. Никич пожевал губами и сказал, что нужно на другую линию метро, и они вместо того, чтобы сразу спуститься в метро, где так хорошо воняло химией, поперлись искать вход в эту другую линию верхом, опять заблудились, кружили, утыкаясь снова и снова в ГУМ, Никич вел — Сусанин, блядь… Они вдруг вышли опять на какую-то площадь, Никич узнал место, оживился, если можно так сказать о покойнике, начал гундеть: посмотрите налево, посмотрите направо… Кир ткнул пальцем наугад, в какую-то серую бетонную громадину, спросил, что это такое.
— Гостиница «Москва».
— А, — сказал Кир равнодушно.
Когда он отвернулся, гигантское здание медленно осело и, рассыпая брызги серой пыли, сложилось, как карточный домик.
Кир этого не заметил. Гостиница, не гостиница — это ему было безразлично. Ему больше нравилось вертеть головой и разглядывать машины, которые стремительно и бесшумно, как истребители, проносились мимо — пробок не было еще в этот час.
Машины сплошь были иномарки, самые крутые. Конечно, Москва. Центр деловой, блядь, и культурной жизни. Бандюк на бандюке, наворовали — так мать говорила. К ним бы… К этим… Я для них теперь самый подходящий кадр, убивец со стажем. Погоняло у меня будет — одноногий Джон Сильвер. Или Джон Сильвер был одноглазый? Он всерьез не думал о том, чтоб устроиться в какую-нибудь группировку, просто ему нравились красивые и мощные тачки, у него-то ведь никакой тачки вообще никогда не было, а может, и не будет — теперь, когда он расшвырял все деньги. В Америке у каждого тринадцатилетнего пацана, у каждой пацанки сопливой есть тачка. Давай, про Америку еще. Побег из Шоушенка, или как его, из Алькатраса. Посадят, отсижу, там заведу нужные знакомства. Может, зря бегаю? Да я ведь и не бегаю. Но Москва так показалась ему хороша — ну, не видал он никогда в жизни большого города, дожив до двадцати двух лет! — что садиться совсем не хотелось. Может, так как-нибудь получится, без этого. Он на одну машину особенно запал — «линкольн», кажется, — длинную и черную, как акула.