Кир молчал. Получилось бы, что он переживает из-за ноги.
— Ну, по третьей. За тех, кто не дожил.
Выпили не чокаясь.
— Кир! — заорал Пахом. — Ты все-то не жри, на закуску оставь!
Кир и это стерпел. Не выдержал он, только когда Пахом начал доебывать Жеку, не чувствует ли Жека рези в мочеиспускательном канале. Это, со знанием дела объяснил Пахом, первый признак ужасной птичьей болезни. Хуже птичьего гриппа.
— Какой? — испугался мнительный Жека.
— Да так. То ли два пера, то ли три пера…
— Откуда?! — не понял Жека.
— От чуда! От Оли, бля. Ты же драл Олю, Жека. Ты герой. И у тебя теперь обязательно…
— Пахом, ты задрал, — тихо сказал Кир.
— Я? Я тебя пальцем не трогал! Ты ваще не в моем вкусе…
В следующую секунду Кир прыгнул. Оттолкнуться он мог и одной ногой. Он впечатал кулак Пахому в нос и почувствовал, что врезал хорошо: еще чуть — и хрящ сломал бы. Их растащили. Пахом орал, чтоб его держали, потому что, если его не будут держать, он, сука, покажет, сука… Кир еще и костылем в него кинул, но промазал. На Пахомовы вопли сбежался персонал, увидели водку. Подполковник долго орал, что устроили бардак, что госпиталь — такая же армия, что доложит каждому в часть, и Киру как зачинщику отдельно, потому что он хоть и комиссован, но должен понимать, мать, мать. Пахома вообще через два дня выписали. Так бы он еще закосил на недельку, но не вышло. Со всеми он попрощался за руку, Кир от него отвернулся к стенке.
— А чего ты на него так, Кир? — спросил Жека, когда дверь за Пахомом закрылась и он, переодевшийся в парадку, отбыл к месту службы. — Ну, мудак он, конечно, но чего так-то…
Кир молчал, потому что не ответил бы толком. Наверное, это действительно организм перестраивался. Человек ведь не сознает, чего у него там в организме. Он может, конечно, себя зажать как угодно, а ноги-то нет, и новая не вырастет. Он, типа, отвоевался по всем фронтам.
И злость в нем теперь была не такая, как раньше. Он теперь этой злостью не распоряжался, не командовал. Она сама им командовала. И если б ему теперь воевать, он был бы совсем другой солдат, гораздо лучше. Его бы никто теперь не остановил.
Кир знал, что его не пустят больше воевать. Но представлять себе возвращение ему никто не запрещал. Странно, он мечтал не о доме, а о том, как вернулся бы. И как мочил бы чехов.
Раньше он, случалось, жалел их. Никич однажды во двор гранату кинул, а хуй его знает, что это был за двор. Может, мирный. Никич потом каялся. Говорил, что вроде заметил там старика какого-то, лет эдак двухсот. Старик, может, и мирный был. А может, и не было никакого старика. Короче, Кир бы теперь тоже кинул.
3
Протез ему принесли в конце мая, ранним утром, — наш, отечественный, но по немецкой лицензии. Он и не верил, что принесут. Он просыпался всегда очень рано, не мог спать после шести, хотя в госпитале бы как раз в самый раз. Лежал и глядел в потолок, смотрел на трещины краски над дверью. Главный окружной госпиталь, а не могут стену покрасить. В госпитале вообще все было старое, его построили, что ли, году в пятьдесят втором. Он был похож на сталинский санаторий, только статуи колхозницы не хватало у входа. В трещинах краски все почему-то угадывали бабу с лампочкой на самом интересном месте. Кир пытался высмотреть что-нибудь кроме бабы — географическую, скажем, карту, вон Волга, вон Енисей… Но тут пришел подполковник и принес протез.
— Примерь, воин, — сказал он. — Отличная вещь, сам бы носил.
Кир сел на кровати. Остальные зашевелились, приподнимаясь на локтях, вглядываясь — никто еще не видал такого протеза и не знал, как он пристегивается. Кир свесил культю, на которую избегал смотреть. Противно было прикасаться к изуродованной ноге, она заросла диким мясом, какими-то наплывами, кое-где еще не до конца зажило. Он не понимал, как будет ходить с этой чужой пластмассовой ногой. Кое-как пристегнул, схватился за спинку кровати, встал…
— Кириллов, ты чего?! — крикнула Оля. — Костыль возьми!
— Ладно, — сказал он сквозь зубы. — Так попробуем.
Нечего было и думать шагнуть с таким протезом. Говорят, нога как своя — какая, на хер, своя! Его шатало. Он попробовал выставить протез вперед — пластмассовая нога смешно повисла. Кир поставил ее на линолеум, попытался шагнуть левой, здоровой. Как ни странно, протез держал, у него получился крошечный шажок. Все молча наблюдали. Он опять двинул вперед правую, надо было чуть подкручивать ногу, чтобы протез встал на всю ступню (мама дорогая, это же мне всю жизнь теперь подкручивать… это же мне теперь заново делать походку… я уже никогда не буду ходить как ходил — только теперь дошло, тормоз). Всеобщее настороженное внимание стало дико его злить, тоже вылупились, еще денег подайте!