— Почему? А ты видел, как от раны в живот помирают? Видел? А от ожогов? А Бог твой — видел?! А я видел, у нас парень один, Воронов, в ожоговом лежал, я ходил к нему… Кусок мяса горелого, и мясо это мокнет, клочьями отваливается, лежит и хрипит, никакие обезболивающие не помогают, попросить даже не мог, чтоб его прикончили — связки у него сожжены… Глаз не мог закрывать — веки сгорели! Вот он — ад! Ты скажи своему Богу, пусть он туда слетает — на экскурсию, сука, блядь, на экскурсию! Пусть полюбуется!
Батюшка молчал. Под кожей у него ходили желваки.
— Или, может, это Воронову наказание такое было — за грех? За то, что он снайперку пристрелил пленную? Русскую, между прочим, снайперку — ну, не русскую, а латышку, что ли… Христианскую душу? А почему тогда Никичу такого не было — он гранату во двор кинул? А мне? Что ж не всем-то одинаково?
— Он… он умер? Воронов этот?
— Как же, блядь, жди! Сорок дней лежал, хрипел… Это Бог твой его водил, да?! Сорок дней, как полагается! Ну, не знаю, теперь, может, и умер… А там, в ожоговом, и дети… Девчонка, восемь лет, все лицо обожженное и без руки! Видел ты?! Это что ей — за грехи, да? Нагрешила?
— Откуда там девочка?
— Оттуда… — проворчал Кир. Он уж жалел, что распинался перед попом.
— Чеченка, да? Это вы… мы сделали?
— Какая разница, кто сделал?! А что они делают — ты видел? С наших с живых кожу сдирают — видел? Они наших детей, думаешь, жалеют? В Беслане — пожалели? Они своих детей не пожалели! Они первые начали! Нас на куски рвут — мы терпеть должны? Левую щеку подставлять, да?
— Блин, да подожди ты, — сказал батюшка, — ну, что ты все валишь в одну кучу… Люди… мы много зла делаем — и убиваем, и вообще… Это наше решение было, мы сами… Бог этого не хочет… Он…
— А-а, — протянул Кир, — понятно, блядь, понятно… Он не хочет. Они не хочут. Он не хотел, чтобы Воронов сутками от боли выл, а сделать ничего не мог. Ну, не мог, не получается у него ни хуя. Хочет, а не может. Импотент он. Импотент, да? Или наоборот, как в анекдоте, — сволочь? Как тебе больше нравится?
— Ч-черт, — сказал батюшка, — мне трудно с тобой спорить. Я только знаю, что все не так просто, как ты говоришь, а объяснить не могу — слов не хватает. Я же всего неделю как… и книг я мало читал… У нас там архиерей — он, говорят, очень… ну, образованный. Давай я тебя к нему отвезу, а? Ты бы с ним поговорил…
— А может, мне к Пересвету съездить? Тот хотя бы мог чего-то. Мог и делал. Печать ставит — снайпера мажут, бэха горит — а все невредимые. Так, может, это он — Бог?
Батюшка вздохнул. Он сидел насупленный, похожий в своей черной рясе на огромную ворону. Круглое лицо скособочилось, брови полезли на лоб — ну, щас заплачет. Кир отвернулся от него и закурил. Осталось еще две сигареты. Купить больше негде. Не у пацанов же обратно отбирать. Батюшка молчал. Достал я его. А хули он… Три дня, девять дней, сорок дней… Я уж девять суток как дома — это, значит, мне все рай показывали? Начфин — это все рай был? Такой вот у них для меня рай? А теперь ад начинается? Кир уже раскрыл рот, чтобы сказать это попу, но тот вдруг нервно дернулся и подскочил — в кармане его рясы опять запищало. Трясущейся рукой он вытащил телефон и стал читать его.
Кир скосил глаза и увидел слова на дисплее: «ПРИЕЗЖАЙ ДОМОЙ СЕЙЧАС ЖЕ ИЛИ БУДЕТ КАК В ПРОШЛЫЙ РАЗ». Батюшка испустил вздох и раздраженно запихнул телефон обратно в карман. Вместо телефона он достал какую-то книжечку. Встал и, не глядя на Кира, побрел к могилам. Ноги у него заплетались, он два раза споткнулся.
— Ты чего хочешь?
— Псалтырь прочту… По усопшим.
— Псалтырь, значит… — сказал Кир. — Молитву побормочешь — и все станет хорошо…
Он осекся. Никич с Игорем кривились — харэ, типа, ну хули ты до него доебываешься, нашел с кого спрашивать за все, оставь человека в покое… И правда — хули? Он со мной целый день ходил. Тащил меня на себе… как Славка, ага. А у него, между прочим, дома попадья на сносях. Девчонка-попадья в старушечьем платочке. Интересно, как он ее дома зовет? Малыш?
23
— Ой, девки, надо же, такая молодая — и сердце…
— Я-то сперва подумала, она спит.
— Да у ней с детства сердце больное было. Порок там, что ли.
— У ней как мужа убили, так она вообще свихнулась. Говорят, на похороны не поехала даже.
— Свихнешься тут…
— Ей сто раз говорили, в церковь сходи. Полегчает. Ну, или хоть в поликлинику. А она все сидит как каменная.
— Хватит пиздеть, — сказал хозяин. Он говорил по-русски очень чисто, без малейшего акцента. — Работайте, ну?! И строчку ровней кладите. За брак — вычту.