— Дурак, ты же сам, по своей собственной воле примкнул к нашему миру. Вспомни, как уговаривал нас, чтобы взяли на дело. Значит, теперь ты вор, ты меня должен поддерживать, а я тебя. А кто такой Семеныч? Или Ефим? Они случайные, в гражданскую войну у беляков служили. Они нам не товарищи.
— Не могу я, Еська, давай утром еще Гошку спросим, что он думает, а там и решать будем.
— Ну, гляди, Афонька, утром я тебя последний раз спрошу — и конец. Если опять упрешься, и тебе плохо будет, попомни мое слово, я обиды не прощаю.
— Перепил ты, Еська, завтра и сам по-другому заговоришь.
— Я завтра Семена прибью в болоте, а там видно будет, как с остальными поступить.
Не ожидая окончания разговора, Семен Жарких тем же путем заторопился в избушку. Когда они вернулись, он уже лежал, сжимая нож, — поведение Иосифа Виташева предсказать было невозможно. К утру он не выдержал и забылся неглубоким сном.
Проснулся Семен оттого, что кто-то тормошил его:
— Сержант, ну и горазд ты дрыхнуть, вставай! Тебе пора в деревню.
Семен Жарких секунду полежал с закрытыми глазами, вспоминая все, что происходило ночью, и нехотя поднялся.
— Пошли похмелимся по маленькой и в дорогу, — не отходил от него Семеныч.
Они вышли на полянку. К утру посвежело, и с наветренной стороны на лавках, на столе, на оставленных во дворе вещах из тумана осел водяной налет.
— Ишь наморось какая, — передернулся от прохлады Семен Жарких.
Все молча, неохотно ели, однако после первых стопок разговорились, но уже как-то лениво, устало, боясь, что похмелье затянется и превратится в очередной загул.
За столом Иосиф Виташев поинтересовался, когда уходит в деревню Семен. Тут мнения разошлись. Атаман требовал, чтобы Жарких не тянул и тотчас отправлялся, а гость не хотел торопиться.
— Мне, Семеныч, перед дедом оправдываться придется, где это я загулял. Если на охоте, то почему ничего не подстрелил? Гошка обещал раздобыть глухаря, вот тогда я и пойду в деревню.
Виташев, послушав Семена, успокоился и засобирался на рыбалку.
Вроде и привычен был Семен Жарких к опасностям, слава богу, немало их было и в военной разведке, и в отделе по борьбе с бандитизмом, но, поняв, что Иосиф Виташев собирается выслеживать его, он почувствовал учащенное сердцебиение. Он понимал, что исход схватки может быть разным, в особенности когда опасность будет подстерегать его за любым кустом. А если Виташев нападет на него не с ножом, а просто-напросто пристрелит из-за куста и весь разговор? Тут уж никакая сноровка не поможет, тем более что дед Василий зарядил патроны ружьишка мелкой дробью.
Иосиф Виташев отозвал в сторонку Афанасия Шишкина, они о чем-то быстро переговорили. Виташеву не понравился ответ Шишкина: когда Афанасий пошел от него в сторону, он резко схватил его за рукав.
— Да отвяжись ты от меня, Еська, — легонько оттолкнул его Афанасий Шишкин, — не хочу я. Разговаривай на эту тему с Гошкой.
Тотчас же Иосиф Виташев, коротко размахнувшись, неожиданно ударил его по лицу.
— Эй-эй, станичники, — бросился к ним Сан Саныч, — чего это вы руками размахались? Чего не поделили?
— С таким дураком разве можно какие дела иметь, — возмущенно ответил Афанасий, вытирая рукой кровь с разбитой губы, — как друга в доме принимал, кормил, поил, а он руки распускает. Знать тебя больше не хочу, Еська!
— Меньше бодяги разводи, валенок, пока я тебя в верзошнике не утопил!
— Да как только я слово скажу, тебя самого утопят!
И быть бы между ними драке, если бы Семен не увидел единственный шанс, который позволял ему вызвать недоверие к Иосифу Виташеву и спасти операцию по ликвидации банды, которая была теперь на грани срыва.
— Семеныч! — громко привлек он внимание. — Это, конечно, не мое дело, но могу рассказать, почему они спорят. Кстати, вас это прямо касается.
— Ну-ка, давай-давай, — одобрил Семеныч, поудобнее присаживаясь на коряге возле стола.
Ефим Брюхатов отошел за спины спорщиков, тоже внимательно прислушиваясь.
— Иосиф Виташев сегодня ночью уговаривал Афанасия Шишкина зарезать меня, чтобы я не доставал вам продукты и не вывозил отсюда на лодке. Потом предложил ему тюкнуть всех вас ночью по голове, а золотишко поделить на двоих.
Сан Саныч вынес из избы карабин и суконной тряпочкой начал начищать его.
— Чего молчишь, Иосиф? — с кривой улыбкой, как будто у него сильно разболелись зубы, спросил Семеныч и даже руку к щеке приложил, поглаживая ее.
— Чего бы ты хотел услышать, атаман? Я всем говорил, что это энкэвэдэшник, по повадке видно. Вы мне не поверили. Но он теперь это подтверждает. Зачем мне убивать его или кого-то из вас? Вот если ты мне прикажешь, так я ему, этому гаду лягавому, вырублю шнифты, ишь, мент, в цвет попал, разногласия между нами сеет.