— Сразу видно, Сан Саныч, что вы давно газет не читали, — вмешался в разговор сотник Земсков, — как я понимаю, у господ большевиков в Сибири и на Дальнем Востоке хватит сил и на наших нынешних покровителей японцев, и для того, чтобы нас отловить, если мы о себе заявим очень уж громко. Двадцать лет, прошедшие после гражданской войны, они не сидели сложив руки, поэтому не удивлюсь, если узнаю, что, пока мы здесь чаек из чаги попиваем, они наши бараки в кольцо взяли и минут через десять ультиматум о сдаче предъявят.
Есаул Дигаев непроизвольно посмотрел на часы, а Ефим Брюхатов, не таясь, отошел к углу, где стояло оружие.
— Ну и шуточки у вас, сотник, — недовольно поежился есаул, — а впрочем, мы ведем себя так, как будто все еще находимся в Маньчжурии под покровительством тамошних властей, ни караула не выставили, ни окрестности толком не обследовали. Нет, пора нам в дорогу собираться.
— Побойтесь бога, есаул, ну кому сейчас караул нужен? Да и что он может увидеть в этой круговерти? Савелий Чух в соседний барак ходил, с десяток метров, да и то боялся потеряться в метели. Это вам не Париж, милостивый государь, вот так-с. А собираться в дорогу может сейчас только самоубийца, зато лично меня ни за какие богатства Сибири сейчас отсюда не выманить. Да вы припомните, Георгий Семенович, речку Нюкжу. Неужели она вам не снится после того случая? Так то среди белого дня произошло, а сейчас ночка темная. Бр-р-р. — Передернулся всем телом ротмистр Бреус, своим видом показывая, как ему не хочется даже думать о том, что происходит за стенами барака.
Событие, на которое намекал ротмистр Бреус, каким-либо особенным, необычайным не было, конечно, если делать поправку на суровые погодные условия Сибири и на сложность похода. На Нюкже есаул Дигаев, ехавший против своих правил первым, попал в пустоледку, коварную западню, которыми богаты сибирские реки. После осеннего паводка, который прихватывают морозы, уровень воды падает, между льдом и новым уровнем образуется пустота. Иногда же она появляется в результате подтаивания поверхностного льда. Провалившись в пустоледицу, лошадь своей тяжестью пробила продольную проруху, тут же со всего маху расколотила и второй ледяной этаж, оказавшись в воде. Есаул, сначала и испугаться не успевший, заметил, как вдоль прорухи метнулась тень не тень, но что-то очень напоминающее водяную крысу. Течение реки под ледяным панцирем было сильным, и есаула Дигаева, запутавшегося в поводьях, стало тащить вниз. Жизнь его могли спасти мгновения, но эти-то мгновения уходили на панику и боязнь оставшихся на льду подойти к пролому ближе. Есаул уже захлебывался в жгучей воде, когда, страхуемый Савелием Чухом, к краю провала подполз сотник Земсков и, ловко набросив на него аркан, удержал на поверхности воды. Когда пострадавшему удалось обрезать путлища стремян и взобраться на круп лошади, его с помощью аркана вытащили на поверхность льда. Через десять минут на берегу Нюкжи полыхал костер, а есаул, сдирая с себя одежду, на глазах покрывающуюся ледяной коркой, переодевался во все сухое.
— Ну, Николай, — еле двигая застывшими от озноба губами, говорил он, — по гроб тебе, мой дорогой брат, обязан. Должника ты себе приобрел такого, что в любой момент на меня рассчитывать можешь, я, брат, добро помню. — И тут же несвязно, задыхаясь от холода, от мысли, что только что едва не распрощался с жизнью, он громко порадовался тому, что ехал не на своем арабском жеребце, а на запасной лошади, которая теперь в проломе обречена на гибель, так как никому из-за нее рисковать не хотелось, да и шансов спасти ее практически не было.
Даже теперь, в теплом сухом бараке, воспоминание о пустоледке оказалось для есаула не из приятных:
— Что тебе неймется, Сан Саныч? Нашел что вспомнить. Ты бы лучше еще инеем на бревнах повосхищался: «Заколдованная застылость в старинных рисунках», — передразнил есаул Дигаев ротмистра Бреуса. — Странная у тебя натура, вроде все по существу говоришь, красотой любуешься или, скажем, предостерегаешь от опасности, а настроение после твоих речей портится, и с чего бы это?
— Самое лучшее в нашем положении, господин есаул, — это ни о чем не задумываться. А к вам уже вон какие мысли потекли, вы их побыстрее прочь гоните, как Борис Годунов, помните: «Чур меня, чур!»
Я себя уже давно стараюсь серьезными размышлениями не удручать, так лишь о пустячке каком-либо помечтаю и только Ну, например, о том, что мои родители оказались якобы намного умнее, чем они были на самом деле, и уже после революции девятьсот пятого года — помните это предостережение всем нам, ныне выставленным из России? — перевели бы они свои капиталы во французские банки. Представляю себе, что как будто именно так они и поступили в жизни, сразу на душе радостно становится. Действительно, трудно ли было им сберечь деньги во Франции или в Швейцарии в стальных толстостенных сейфах? Я бы сейчас в таком случае не по тайге хоронился, людского глаза опасаясь, а где-нибудь на Адриатическом побережье отдыхал. Нет, к сожалению, не сделали мои родители этого дальновидного шага, им такое даже в голову не пришло, что царю-батюшке рабоче-крестьянский гегемон с помощью интеллигенции может под попку коленкой дать. А что мы из себя представляли без государя императора? Мошкару, да и только. Ветерок подул посильнее — и разнесло нас по всему земному шару. И все потому, что русский дворянин на трех сваях крепок: авось, небось да как-нибудь.