— Василий, — перебил его майор Квасов, — как думаешь, можно ли сейчас Семена Жарких везти? Полуглиссер просторный, на пять человек, а нас с ним вместе только трое будет. Там и в больницу положим.
— Це ты не со мной, а с сиделками обсуждай. Они на Семку монополию захватили. — И, нагнувшись к уху майора Квасова, прошептал: — Надюшка как сдурела, кудахтает над ним, будто квочка. Чую, как бы родниться с постояльцем не пришлось. — И уже нормальным голосом добавил: — Только мне его милицейская профессия не нравится. Самому покою не будет и моей дочке тоже. Нема черта в хате — прыймы такого зятя. Вот!
— Ой, ну ты и разговорился, Василий! И все не по делу, человек пластом лежит, разве его сейчас везти можно? Никак нельзя, — твердо заявила Анфиса. — Я его травками подниму быстрее, чем в больнице. Здесь тебе и воздух, как в заварном чайнике, и покой, в наших местах испокон живая кость мясом обрастала.
— Убедили меня, — решительно сказал майор Квасов. — Коли так, оставим его до полного выздоровления, назначаю тебя, Анфиса, главным врачом. Пойду попрощаюсь с Семеном. Нам пора.
— Вы что это — и не перекусите? — удивилась Анфиса. — Особых разносолов у нас нет, но покормим на дорожку как положено.
— Никак нельзя, — с сожалением ответил майор Квасов, — пора возвращаться. Сейчас каждая минута на счету.
Через полчаса они уже летели по реке обратно в поселок Усть-Аллах.
В это время банда сидела на утоптанной лужайке в десяти километрах от Усть-Аллаха. Настроение у ее членов снова было приподнятое, они были полны самых радужных надежд. Утром они наотрез отказались прислушаться к совету осторожного Сан Саныча и вопреки его доводам украли возле сенокоса лошадь. Заметая следы, брели то по воде, то по сухой, выжженной, потрескавшейся земле, на которой не оставалось ни одного отпечатка. Потом неумело резали кобылу, уже раненная, она утащила застрявший между шейных позвонков нож и скакала метров двадцать, пока не свалилась на самом видном месте на берегу реки. Чтобы кто не заметил часом, им всем пришлось впрягаться и тащить ее в ложбинку, в которой устроили привал. После всех этих мытарств и суточного поста, который им пришлось выдержать, жаренная на палках-шампурах конина показалась неведанной ранее пищей богов. Долго пили чай с остатками зеленого плиточного чая, завалявшимися в сидоре у Гошки. Разделав половину туши, поняли, что на первое время им и этого за глаза хватит, остальное тащить на себе нет сил, да в жару испортится мясо, куда его столько! Гошка с Ефимом не поленились, дошли до следующего сенокоса и, выдав себя плутоватому десятнику за старателей с ключа Вольного, собирающихся идти по призыву в армию, предложили ему половину лошадиной туши.
— Кажись, сперли ее где-то, ребята? — с пониманием спросил тот.
— Да ты что, — обиделся Гошка, — это вот его батя, — показал он на Ефима, — лошаденку под топор пустил, она у него ногу сломала.
— Не оправдывайся, паря, я не прокурор, я всего лишь Илья-десятник. Ты предложил, я готов купить, потому что верю тебе без слов.
— Продавать ее нам нет резона, у самих и деньжата водятся, и золотишко найдется, мы как-никак со старания. Ты нам вместо мяса отвалил бы муки, крупы, масла.
— Веселые из вас солдаты получатся, парни! Да мои косцы уже забыли, каково масло на вид. Мучицы подброшу чуток. Крупы дам, соли, чтобы оставшееся мясо у вас не протухло. И только потому, что вы мне очень нравитесь, еще отрежу вам шмат свиного сала, килограмма на три. И в расчете, устраивает?
— Жлоб ты, Илья, куда как скуп!
— Так скуп не глуп, себе добра хочет. Я ведь и вас не обижаю, делюсь поровну чем богат.
Ефим ушел вперед предупредить остальных, чтобы с оружием на глаза купцу не попадались. Вскоре за кониной подъехали на подводе десятник с Гошкой.
— Что ж это твой батя бросил мясо в таком глухом месте, — подмигнул Илья Гошке и, не требуя ответа, принялся деловито разрубать тушу на большие куски. Заметив выжженное на коже тавро, он аккуратно срубил его и забросил в кусты.
Потом они вернулись на сенокос, и десятник на глазок отсыпал в наволочку крупы, дал четверть мешка муки, не пожалел и соли.
— Вот и рассчитались, — довольно отметил он. — Толстейте на моих харчах, не жалко.
— У нас к тебе еще просьба будет, Илья.
— Какой вопрос? Любая просьба, был бы навар!
— Навар будет, — успокоил Гошка. — Записку нужно передать в Усть-Аллах, сможешь?
— Самому не успеть, но отправлю сынка, Мишу, ему уже четырнадцать, пускай на вашей почте копейку-другую заработает. Когда это нужно?