— Погоди, старая, дай пыль смыть, вся спина зудит. — Старик отошел в сторонку и, наклонившись, стал лить себе на шею и на тело холодную воду из небольшой деревянной бадейки. При этом он громко фыркал, отплевывался, и было заметно, что занятие это доставляет ему огромное удовольствие.
А Семен Жарких стоял рядом с ним и никак не мог оторвать глаз от еще крепкого, только у шеи дрябловатого тела старика, испещренного вдоль и поперек многочисленными рубцами шрамов.
— Где ж это вас так? — с нескрываемым удивлением спросил он. — Как будто гранатой или минными осколками шваркнуло. Досталось вам, дед Василий. Часом, не на первой мировой? В эту вроде воевать вы уже не должны были.
— Как-нибудь расскажу, если будет час, — отмахнулся старик.
— Уж он расскажет, — подтвердила с крыльца жена, — обязательно расскажет, скорее всего и не один раз. То-то я гляжу, раздевается, а он перед гостем похвастать маленько решил, дескать, не только тому кровь пришлось проливать.
— Замолчи, старуха, пока не поколотил, — грозно рявкнул дед.
— Вы что же деретесь дома? — неодобрительно посмотрел на него Семен.
— А как же ты думал? Все как у людей. Бей женку к обеду, вечером опять, не одлупцювавши за стол не сядь.
Старуха стыдливо прикрыла рукой рот, чтобы не заметны были щели от выпавших зубов, и засмеялась:
— Вы больше слушайте этого баламута старого, он вам наговорит. Вот я по тебе веником пройдусь, чтобы гостя в смущение не вводил…
Старик сделал вид, что в испуге закрывается от старухи руками, и натужным басом, подделываясь под голос попа, речитативом завел:
— От пожару и от потопу, а ще от лютой жены, господи, сохрани-и-и.
Рассерженная старуха хлопнула входной дверью.
— Пойдем скорее, Семка, а то если старая успеет розгневаться, то це буде надолго.
На столе в избе шел парок от вареной картошки, в миске громоздились соленые огурцы, прела перловая каша в чугунке. Семена Жарких уговаривать не пришлось, проголодавшись за последние дни, он с аппетитом ел, не уставая нахваливать все, что ему предлагали.
— Бач, як в госпитале Семка от домашнего отвык, вроде ничего особенного на столе нема, а ему все нравится, — довольно отметил старик.
— А наших вспомни, Василий, как приедут с прииска, так словно с голодного края, от стола не оттащишь. А уж вроде и Денис при должности, и Надюша при котлах продуктами заправляет.
— Так это, мать, не от харчей зависит, — уверенно перебил ее старик, — а от того, кто готовит. У тебя сызмальства навык имелся, оттого и смак и запах. А доньку Надийку ты все берегла, успеет, дескать, возле печи накрутиться, оттого ей сейчас и нелегко; представь себе, на такую ораву наготовить, да еще всем угодить. — Старик повернулся к Семену. — Доченька у нас поздняя, грешно сказать, родилась, когда мы с Анфисою уже по пятому десятку разменяли.
— Грешно тебе говорить, Василий, или нет, а с дочки пылинки сдуваешь, нарадоваться на нее не можешь. Ведь кровиночка его, — пояснила старуха Семену, — красавица. А так как дед и себя всегда красивым считал, вся их порода Стариковская такая нескромная, значит, думает, что доченька в него пошла.
Семен Жарких мельком глянул на хозяйку и подумал, что глаза Надежде достались от матери, такие же огромные, только у старухи они уже выцвели, пожелтели по ободку, устали от жизни.
— Сын наш, Денис Стариков, бригадиром у старателей на прииске «Огонек» работает, — пояснил хозяин. — Знаешь про такой? Тут недалечко, верст семьдесят с хвостиком, если прямо. Гарный прииск, про него даже в «Социалистической Якутии» писали, дескать, социалистическое соревнование на высоком уровне, работают старатели, себя не жалея. И нашего Дениса упоминали, даже фотография его бригады была напечатана.
— Одно слово, что фотография, — недовольно отметила старуха, — как мы с дедом ни вглядывались, а Дениса отличить не смогли, все там на одно лицо, темень.
— Это ничего, шо не розберешь, для того ж и подпись под ней, мол, передовая бригада Дениса Старикова на промывке. Кто грамотный, тот разберет.
— Денис и Надюшку к себе в бригаду перетащил, — с горечью сказала старуха, — мы было воспротивились, не хотели отпускать, да кто своему ребенку враг? Ей ведь к людям хочется, туда, где молодежи побольше. На прииске даже в военное время повеселее, а здесь, если война затянется, так и останется старой девой.
— Кто это тебе таку дурницу сказал, шо вона, проклятая, затянется? У Семки спроси, если мне не веришь. Чихвостим мы фрица в три шеи. Теперь до Берлина будет бежать без оглядки, как наскипидаренный.