С раннего утра Семен Жарких был уже на ногах.
— Ты, хлопче, не беспокойся, — подошел к нему дед Василий, — коли шо треба, то я тут, скажи.
— Ну и хорошо, — охотно согласился мастер, — вдвоем сподручнее будет, повеселее. Коли сам свои услуги предлагаешь, батя, давай мы с тобой на этих порах разделимся: ты раствором займись, а я печью. — И он выложил рядышком с песком грядку глины, начал старательно перемешивать ее, сильно ударяя лопатой.
— Понял, батя, как надо? Песку один к одному клади; жирная глина требует его побольше. Самое главное, чтобы раствор был без комочков, глины не оставалось, тогда и швы при кладке будут тонкие. Дело вроде бы нехитрое, верно? Но о важности его и говорить не стоит.
Дед Василий занялся раствором, правильно поняв свою задачу, а Семен, убрав печную заслонку, полез в варочную камеру русской печи и, устроившись на глухом ее поду, принялся осторожно выбивать неровные, в выбоинах, кирпичи.
— Это сколько же нужно было на такой печи еды приготовить, чтобы поверхность пода неровной, как волна, стала, — негромко бурчал он.
Анфиса, ревниво наблюдавшая за его работой и не уходившая, несмотря на пыль и сажу, повалившие из отверстия, все же расслышала, о чем он говорил.
— Ой, милый, сколько я на ней готовила, и сказать трудно. А до меня Васильева мать пекла, варила, жарила. Так что, гляди, три поколения наша кормилица повидала.
Семен еще и половины своей работы не сделал, как со двора вошел Василий.
— Готов, хлопче, твой раствор, можешь принимать.
Семен охотно выбрался из печи. Глубоко дыша и отплевываясь от пыли, вышел во двор, прихватил стальной лопатой глиняный раствор, который легко сползал с нее, не растекаясь, значит, он хорошо перемешан, и мастер удовлетворенно улыбнулся. А когда он отдышался и вернулся в горницу, из варочной камеры слышался спокойный ровный стук, и Анфиса, деловито принимая от мужа кирпичи, аккуратно укладывала их на пол.
— Ну, дорогие хозяева, вы, пожалуй, и без меня обойдетесь, — ободрил помощников Семен.
— Не нашелся бы ты, обошлись бы своими силами, — подал голос старик, — а теперь мы у тебя в подмастерьях. Ты только говори, что нужно, командуй. А уж мы все сделаем як велишь. Мы понятливые, не переживай.
Потом Семен Жарких тщательно готовил прочное и ровное основание под подовые кирпичи и, испытывая к одиноким старикам жалость и такое сочувствие, как будто были они ему родные, колдовал с кирпичами, стараясь придать поду небольшой подъем в глубь варочной камеры, чтобы Анфисе удобно было орудовать здесь ухватами. Руки Семена, вначале робко вспоминая утерянную ловкость, вскоре освоились, не боясь ушибов, задвигались, едва ли не с профессиональной ловкостью подбрасывая раствор и укладывая в ряд кирпичи. И ему было искренне жаль, что ни старик, ни старуха не поймут и не оценят того мастерства, которое вновь проснулось в нем; поди объясни им, что толщина швов между кирпичами здесь должна быть минимальной и не превышать одного-двух миллиметров. И ему этот минимум удается, удается, черт возьми!
И в военном училище, и на фронте, и, наконец, в отделе по борьбе с бандитизмом Семен Жарких, осваивая новое дело, всегда знал, что, кроме всего прочего, у него есть неплохая специальность, которая ни при каких обстоятельствах не даст ему пропасть с голоду, которая позволяет ему причислять себя к рабочему классу, поддерживать с ним незримые, но такие крепкие связи. И не потому это радовало его, что боялся не справиться с новыми вершинами и оказаться у разбитого корыта. Молодому Семену — предприимчивому и, чего греха таить, несколько самоуверенному — приятно было сознавать свои корни, свое рабочее происхождение, это были его тылы, крепкие основательные тылы рабочего человека, которого судьба перебросила на передний край борьбы — в милицию.
Покончив с подом, Семен присел на корточки возле печи, раскладывая инструменты, пока Анфиса убирала основную грязь, они с Василием негромко разговаривали, чувствуя друг к другу взаимную симпатию, которая проявляется у рабочих людей в совместном деле.