— Когда?
— Дух переведу и перезвоню. Ты милицию вызывала?
— Нет еще, — оказала Лейла.
— Пока не вызывай.
Когда б уже открыта была линия «Москва — Лос-Анжелес», мелькнула у Андрея мысль, незачем стало бы Лейле со мной огород городить. Он рванул на себя дверь, шагнул на балкон. На перилах лежал тяжелый мокрый снег. Растопчин зачерпнул снег ладонями и окунул в него лицо. Солнце уходило за гряду. Закат окрашивал в розовые тона склоны гор, парк, площадь перед гостиницей, плоскую крышу летнего ресторана и аллею, уходящую к набережной. Когда-то Растопчин приезжал сюда чуть ли не каждое лето на встречу с худенькой юной подружкой, сочинявшей бесконечные концерты для рояля без оркестра и грустные миниатюры в прозе, и в пасмурные дни оба они, Растопчин и сочинительница, подолгу бродили над морем, шли мимо сосен, хат мои и старых, крытых черепицей домиков, упрятанных в зелень парка, и даль, город, изгибы дороги скрывал моросящий дождь или окутывал светлый утренний туман, сквозь сизую пелену проглядывало золото куполов городской церквушки, сквозь трещины в бордюрах пробивалась трава, в переулках поблескивал вековой булыжник, над портом гудели трубы океанских лайнеров, в садах, в густых кронах наливались соком яблоки и персики, и старожилы загодя готовились к холодам, завозили уголь к воротам многоярусных двориков, и переспелые абрикосы и сочная шелковица падали в блестящую угольную крошку — чем ближе осень, тем острее блаженство, которое дарит влюбленным лето. Во второй половине августа толпы на пляжах заметно редели, начинался затяжной шторм, на неделю, на полторы. Небо то хмурилось, то прояснялось, и в ясные ночи было отлично видно, как прочерчивают свой последний над Черным морем путь сгорающие кометы. Рестораны в такие ночи закрывались поздно, разгоряченная публика высыпала на берег и, унося с собой недопитое шампанское и надломанный шоколад, исчезала во тьме скверов и парков. На забрызганной прибоем набережной остывал асфальт, на аллеях — песок. Отцветал олеандр над скалами, слабел дурман магнолии — влюбленным хватало иного дурмана.
Андрей смял снег в кулаке, выдавил из белого кома серую воду. Захлопнул балконную дверь, потом дверь в номер, поплелся к лифту. Отыскал в джинсах пятидолларовую купюру и сунул ее в нагрудный карман рубашки. Валютный бар был пуст, даже бармен за стойкой отсутствовал. Лишь пара «качков-охранников» коротала время за угловым столиком, поигрывая в нарды.
— Где шеф? — спросил парня Растопчин, кивая в сторону стойки.
— А что ты хотел?
— Два «Хейнекена» с собой. Без сдачи.
— Я тебе отпущу.
Давай-давай, подзуживал себя Растопчин. Спроси их об утечке информации. Могла быть? В лучшем случае покрутят пальцем у виска — пьешь — закусывай! В худшем… Ну, упал человек с балкона. Перебрал, перегнулся через перила, голова закружилась. Ночью. Или приснилось что — решил немного полетать. Андрей поднялся в номер, бросил банки на кровать, покрутил диск на телефонном аппарате.
— Послушай, Баскаков, я тебе помог с проектом виллы хоть немного? — спросил Растопчин.
— А поприветливее нельзя? — в голосе Андрея Баскаков уловил непривычные нотки. — Какая муха тебя укусила? Зимой-то, — попробовал он пошутить.
— Так помог?
— С меня шикарный стол, Андрей, — прокряхтел Баскаков. — Приезжай к восьми на ужин.
— Благодарю, — сказал Растопчин. — Боюсь, однако, мне сегодня в глотку ничего не полезет. Короче, требуется твоя помощь. Не откажешь?
— О чем речь! — после долгой паузы пробурчал Баскаков. — Все, что в моих силах, как говорится…
— В твоих, в твоих, — не без раздражения оборвал его Растопчин. — Прежде гостиницу, где я сейчас живу, курировал КГБ. Теперь, надо полагать, — местная служба безопасности. Вывеска, ясно, сменилась, но люди, конечно, остались те же. Так? Как и повсюду. Сведи меня с кем-нибудь из них, из тех, кто посерьезнее. Не поверю, чтоб у тебя в Ялте не было бы все давным-давно схвачено.
— Схвачено-то схвачено, а в чем дело?
— Кража валюты, старик. Считай, что это у меня украли. Нужен грамотный мужик, чтоб капельку попахал как… — Андрей закашлялся, — как частный детектив. Потом мы с ним расплатимся. В этом ты мне тоже, надеюсь, захочешь помочь, — добавил Растопчин. — Ведь я тебе еще не раз пригожусь, да?
Баскаков медлил с ответом.
— Сиди в номере, Андрей, — сказал он наконец. — Вечер, но попытка не пытка. Есть у меня один солидный товарищ. Зам. генерального твоего «Интуриста». Попытаюсь через него.
— Объясни, что это лично для тебя, — прокричал Растопчин.
Стемнело. Андрей зажег лампу над письменным столом, оглянулся — тень Растопчина ожила и зашевелилась на противоположной стене. Лейла собирается вешаться? Пусть, усмехнулся Растопчин. Никто не станет вытаскивать ее из петли. Теперь никто никого не станет вытаскивать из петли. Особенно если это сопряжено с риском для собственной шкуры. На дымящихся руинах государства мародеры, в душах — ни Бога, ни Ленина — страх да цинизм. Власть бросила обывателя под бандитский нож — поделом горлопану, он сам ратовал за эту власть. Пора признать поражение: между жаждой разрушения, диким инстинктом и кнутом, обуздывающим инстинкт, — пустота. Давно уже пустота. Что возрождать? Народа, в прежнем понимании, не существует. Существует биологическая масса, форма которой зависит от формы кастрюли (площади, стадиона, зала), куда ее помещают. Наступает фантастическая эпоха. Цветочки отцвели, на свет полезли волчьи ягоды. Крышка чана приподнята, биомасса ищет выход, ищет новые площади — Европа, похоже, обречена. Скоро-скоро орды сильных, умных, изворотливых, не знающих жалости человековолков хлынут на Запад. Гасите свечи, бедный Старый Свет. Даже Москва сдалась этим ордам, город отдан на разграбление, и главный московский прокурор провозгласил: из-за недостатка специалистов и средств прокуратура рассматривает только уголовные дела, связанные с убийствами. Все остальные дела или не возбуждаются прокуратурой или прекращаются ею. Вероятно, решил Андрей, и сие досадное для убийц ограничение свободы их действий в самое ближайшее время будет снято. Пей пиво, обыватель, посоветовал себе Андрей, пей, милый, пока тебя не угостили твоей же кровью. Да и не во власти дело, вдруг понял он. Слишком запущена болезнь. На любого барина сыщется кол. Дело, однако, в холопах, стремящихся к барству.