- Нина, «Роман воспитания», который принес вам столько успеха и премиальных радостей, вы написали в соавторстве с мужем – Вячеславом Букуром. Каковы были формы этого соавторства и не сложно ли писать вместе?
- Сложная ситуация. С одной стороны, нам это радостно и просто. Без конфликтов. Хотя нет – бывают конфликты гендерные. Допустим, любовная сцена. Славе надо, чтобы герои – в койку, а мне – чтобы подольше поговорили. Или у героев ссора – Славе надо, чтобы – драка с подробностями, туда-сюда, а мне охота, чтобы помирились… Казалось бы, нам должно быть легче, чем, скажем, Ильфу и Петрову: мы со Славой пишем истории, которые знаем оба, – истории наших друзей, или нас самих, или нашей приемной дочери. Нам ничего не надо придумывать – нам только надо составлять фразы и материал монтировать.
- А как вы решаете: куда повернет сюжет?
- Куда в жизни, туда и у нас. Вопрос: как мы на это посмотрим? Как говорил Мамардашвили: что взять от этой беды? А ведь это обычно - беда. Без беды нет сюжета, не так ли?
- Почему именно и только беда?
- О чем еще писать? Ля-ля-ля, что ли? Солнышко и цветочки? Непонимание, предательство, болезни, одиночество, несчастная любовь, проблемы поколений – вот вам и любая «семейная сага». Сколько в жизни конфликтов! Не дай Бог вообразить, что она может быть безмятежна… Одним словом, у нас с ним в соавторстве так получается: мы пишем историю, которую оба знаем, мы сидим вдвоем, мы рулим вместе (вот так – две руки соединились). Я сказала фразу, Слава говорит: «А может, посмешнее? Надо читателя посмешить – он устал». Надо же монтировать смешное с грустным.
- А кто все это фиксирует технически?
- То я сижу за машинкой, то Слава… По очереди. Один сидит – один лежит. В ход идут мои записи, которые я разрезаю и сортирую по мешкам. «Юмор». «Кинематографично». «Мусор». «Пейзаж». «Подтекст». Все надо! Надо дать героям имена, надо их замаскировать.
- Работая в соавторстве, вы получаете особый «кайф», отличный от одиночного творчества?
- Конечно. Со Славой мне писать еще интереснее, чем одной. Мы уже десять больших вещей вместе написали, да еще две пьесы, да еще рассказы. С ним интереснее. Он такой глубокий…
- Он любит вашу самостоятельную прозу?
- Нет. Критикует. Тут – куцая идея, тут нет подтекста, тут стиль неинтересный и юмора мало. «Что ты хотела этим сказать? Все, что ли?» Но, если по-серьезному, он знает, что все нормально.
- У кого из прозаиков вы учились – не обязательно лично, а можно и через века и страны?
- Я буквально у ч и л а с ь у Фланари О Коннор по роману «Хорошего человека найти нелегко». Эта книга меня в свое время потрясла (она была любимой у моего поколения), но, к счастью, я быстро от нее отошла. Некоторые считают, что я училась у Петрушевской, но нет… До нее я, повторяю, прочла Фланнари О Коннор.
- А Петрушевская совсем не повлияла?
- Почему? Я любила Петрушевскую – другое дело, что любовь эта трансформировалась. Я ее и сейчас люблю, но теперь меня привлекают только те рассказы, где светлые концы… Я говорю часто: Петрушевская раньше была наше солнце, и нельзя жить под солнцем юга, не будучи загорелыми! Мы, многие, были под ее влиянием – в самых глубинных вещах. Таких, как ожесточенное стремление к правде… А в остальном – нет. Скажем, у Татьяны Толстой ритм – очень сильно под Петрушевскую, у меня же, как мне кажется, и ритм, и интонация свои, незаемные.
Кое-что я взяла у Шукшина. Например, мой рассказ «Сапожки». Но у него мне недостает подтекста – за героями не стоят архетипы. Зато в рассказах – он виртуозный режиссер и у него есть авторский юмор (не путать с юмором, который в диалогах персонажей).
- Мне кажется, что вы многое взяли у Андрея Платонова – вы сами осознаете его, по отношению к вашей прозе, отцовство?
- Тоже целая история. Знала, читала, любила, «Чевенгур» ежегодно перечитывала. Но полагала, что мне до таких вершин никогда не подняться. У меня же низкая самооценка, а то что есть смелость браться за все, то она не моя, а кто-то порою сверху толкает и подсказывает… В общем, я думала, что мне и до Маканина с Искандером сроду не доползти, а уж Платонов… Когда вышел «Котлован», я бегала по Перми и кричала, что он выше Шекспира! Выше Сервантеса! Гений! Я его книги все исчеркала – училась. Помните у Платонова в одной сказке у цветка спрашивают: «Почему ты такой ни на кого не похожий?», а он отвечает: «Потому что мне трудно», - так вот, эта фраза полностью отражает мою суть. Я Платонова вознесла и долго выше всех ценила… Но потом со мной произошло другое. Я уверовала в Бога и теперь я не хочу описывать бездны – хочу описывать преображение.