Да, они познакомились в Гулаге.
«Я и не ведала, какой замечательной, выручившей всю мою жизнь станет для меня встреча с тогдашним режиссером ТЭКО Александром Осиповичем Гавронским».
Тамара Петкевич цитирует его интересные письма, остроумные стихотворные обращения…
А вот – сведения из интернета:Кинорежиссёр. Окончил философский факультет Марбургского университета и филологический факультет Женевского университета, Институт Жан-Жака Руссо. Работал в театре с 1916 по 1917 год. Был режиссером Цюрихского городского театра и главным режиссером Женевского драматического театра, затем вернулся в Россию.
После революции был режиссером Незлобинского театра.
В 1924 году состоял ответственным руководителем Гостеатра студии им. Шаляпина. В кино с 1924 года (Госкино, Межрабпром, Госвоенкино, Белгоскино, Украинфильм). Работал вместе с А.В.Луначарским. Многое связывало его с А.П.Довженко.
Был незаконно арестован. После ареста последний фильм Гавронского «Любовь», находившийся в стадии монтажа, а также все связанные с ним материалы были уничтожены. Он был приговорен к тюремному заключению сроком на три года.
В 1937 году, когда режиссер освободился и приехал в Москву, прямо на вокзале его снова незаконно арестовали и приговорили к пяти годам лагерей.
5-го июля 1941 года снова арестован (?) по доносу провокаторши и 1-го июня 1942 года приговорен дополнительно к десяти годам лагерей и пяти годам поражения в правах.
На свободу вышел только в 1955 г. благодаря ходатайству актера Н. К. Черкасова.
Реабилитирован в 1956 году.
Но какое отношение всё это имеет к теме конференции? (Напоминаю, что она была посвящена и 100-летию Ариадны Эфрон). Вот тут и возникает в очередной – далеко не первый! – раз на цветаевской конференции сюжет поразительного, порой – фантастического – «скрещения судеб».
Судьба свела Гавронского с Ариадной Эфрон в лагере Ракпас. Аля писала об этом Елизавете Яковлеве Эфрон: «Я писала уже Вам, что нашим драмкружком руководит режиссёр Гавронский, которого Вы, Лиля, должны помнить, т.к. он Вас прекрасно помнит, равно как и всех артистов Завадского. Он – человек одарённый и культурный, работать с ним приятно, ибо эта работа что-то даёт. Первый наш спектакль – две ерундовских пьески и одна не ерундовская («Рай и ад» Мериме, знаете?) прошли с небывалым у здешней публики успехом. Оформление (по принципу «из ничего делать чего») – моё. Снисходительный режиссёр нашёл у меня «настоящий драматический дар» и сулит мне роль Василисы в «На дне».
Это – единственное известное упоминание Гавронского в письмах Ариадны Эфрон - зэковская судьба быстро развела их (всё это было во время первого ареста Али),, но он вспоминал о ней в письмах ещё не раз… (Эти письма разыскала докладчица). Он писал, что познакомился «с удивительным существом» - очень талантливой, душевно чистой «до прозрачности», очень одухотворённой девушкой – дочерью Марины Цветаевой.
Гавронский, в отличие от многих «советских режиссёров», хорошо знал поэзию Цветаевой, многое помнил наизусть. Он не знал фамилию «Эфрон», и после нескольких бесед с Алей, проникнувшись к ней доверием, сказал: «Вы долго жили за границей и, наверное, многого не знаете в нашей поэзии. У нас была удивительная поэтесса - Марина Цветаева». И услышал тихое: «Это моя мама».
В нескольких письмах он спрашивал знакомых – и тех, что на воле, и тех, кто в лагере или в ссылке (с кем только удавалось списаться) – и когда сам ненадолго вышел на воле, и – когда снова был арестован – не знают, где Аля и как её найти. Писал, что мог бы снова взять её в свой театр, чем-то помочь… Но Аля тогда была уже очень далеко - в Туруханской «вечной ссылке».
…И ещё один поистине фантастический поворот сюжета всплыл прямо на конференции – Елена Коркина спросила докладчицу, знает ли она, что в Париже Аля какое-то время работала помощницей зубного врача. Ольга не знала и удивлённо, не понимая, какое отношение это имеет к её докладу, смотрела на спрашивающую. Имеет же – самое прямое! Дело в том, что фамилия этого зубного врача – Гавронский! И это – брат «нашего» Гавронского – давно эмигрировавший брат, о котором он, видимо, никогда не писал в анкетах (что, впрочем, не помогло!) и о котором ничего не знал (даже – жив ли) с далёкого дня его отъезда. И Аля всё рассказала ему, как бы передав «заочный» привет.