То есть, даже если он и тырит из интернета (пусть все тырят! Ведь важно как именно стырить — вот Пушкин дал сюжет для комедии Гоголю а Джойс потырил сюжет у Гомера. Кажется, Вернер рассказывал о прямых заимствованиях Задорнова с «Анекдотов из России». Кстати, надо с кем-нибудь поговорить о трансформации общественного интереса от «Анекдотов из России» в «Баш. орг»), но если не про конфликт культур — это уже не Задорнов.
С Петросяном всё проще — его аудитория и стиль шуток статичны.
Все эти примеры очень интересны с точки зрения анализа масскульта. И именно в этом их ценность.
Я вижу то, что делают кавеэнщики бывшие и нынешние, меня не оставляет тягучее чувство неловкости. (Причём я и раньше относился к КВН как к какой-то передаче из мира животных. Ну не буду же я хохотать, тыча пальцем в экран, где отдувается пупырчатая лягушка? Лягушка в своём праве, у неё своя деловитая и хлопотливая жизнь. Она причудлива, отлична от моей — но что смеяться?).
С "Камеди-клаб" вообще интересная история: я привык к тому, что какой-нибудь проект — передача, журнал или газета портится за три года. "Камеди-клаб" стремительно испортилась за год (и было видно, когда у них сменились сценаристы) — какое-то ускоренное брожение шампанских вин.
У Шоу в "Избраннике судьбы" есть такая фраза о Наполеоне: "Впрочем, он очень наблюдателен и заметил, впервые со времени изобретения пороха, что пушечное ядро, попав в человека, оного человека убивает. Чёткое понимание тех возможностей, какие даёт это поразительное открытие, сочетается в нём с врождённой склонностью к физической географии и умением рассчитывать сроки и расстояния". Так вот стендап-комеди вещь очень интересная, и хотя "Резиденты" развалившейся "Камеди-клаб" сроки и расстояния рассчитывали не очень хорошо, но прекрасно знали, что произнесённое со сцены слово "жопа" сидящих в зале будоражит — и этим воспользовались.
Другое дело, что эта ажитация не вечна.
Извините, если кого обидел.
16 января 2008
История про литературоведение
Надо всё же сказать, что Виктор Шкловский, горячо любимый мной, вовсе не литературовед, как это написано в многочисленных словарях.
Шкловский всё время использует не научный аппарат, а поэтические приёмы.
Он писатель, а не учёный — и не важно, что его выводы иногда вернее, а слова не в пример интереснее.
Кажется, с него началась новая ветвь популярной науки. Да только последователи не в пример мельче.
У него есть масса фраз, что только по недоразумению не записаны на щитах вдоль дорог. «Много я ходил по свету и видел разные войны, и всё у меня впечатление, что я был в дырке от бублика. И страшного никогда ничего не видел. Жизнь не густа. А война состоит из большого взаимного неумения».
А в "Третьей фабрике» он писал: Ведь нельзя же так: одни в искусстве проливают кровь и семя. Другие мочатся. Приёмка по весу".
В «Сентиментальном путешествии» Шкловский говорил больше о страшном, чем о сентиментальном. В частности он говорил о чувствах человека, брошенного в русский застенок. Он писал о том, как его пытают (а застенок исконно русский, с дыбой): «Бывает и худшее горе, оно бывает тогда, когда человека мучают долго, так что он уже «изумлён», то есть «ушёл из ума», — так об изумлении говорили при пытке дыбой, — и вот мучается человек и кругом холодное и жёсткое дерево, а руки палача или его помощника, хотя и жёсткие, но теплые и человеческие. И щекой ласкается человек к тёплым рукам, которые его держат, чтобы мучить». Это было кошмаром Шкловского, а жить страшно — и сейчас. В одной из самых знаменитых своих книг он писал: «Не люблю мороза и даже холода. Из-за холода отрекся апостол Петр от Христа. Ночь была свежая, и он подходил к костру, а у костра было общественное мнение, слуги спрашивали Петра о Христе, а Петр отрекался.
Пел петух.
Холода в Палестине не сильны. Там, наверное, даже теплее, чем в Берлине.
Если бы та ночь была теплая, Петр остался бы во тьме, петух пел бы зря, как все петухи, а в евангелии не было бы иронии.
Хорошо, что Христос не был распят в России: климат у нас континентальный, морозы с бураном; толпами пришли бы ученики Иисуса на перекрестке к кострам и стали бы в очередь, чтобы отрекаться.
Прости меня, Велимир Хлебников, за то, что я греюсь у огня чужих редакций. За то, что я издаю свою, а не твою книжку. Климат, учитель, у нас континентальный".