Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.
Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них, не отрываясь.
Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюпеллем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями, да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.
Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.
Следующим днём было воскресенье. Майора позвали к телефону.
Что-то изменило ему, и он, привыкший всё делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.
Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь. Он ушёл, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку. Тридцать маленьких Будд всё так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO3. Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло. Голова его заработала ясно и чётко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик. Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.
В понедельник он пошёл на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он, почти не таясь, ободрал серебряные контакты и вернулся домой.
Через неделю приехала заказчица. Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с неё денег. В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашёл нечто важное — уверенность. Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара — уверенность в себе не покинет его никогда.
И вот теперь он сидел за столом вместе с нами. Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дёргать струны, и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.
Устраиваясь поудобнее на своём унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.
В этот момент, думая о Казееве, я понял что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.
Майор Казеев не умел ничего делать плохо. Его занятие было важнее обстоятельств — оклада и власти, мировых кризисов и обстановки в коллективе. Занятие сосредотачивалось на конце паяльника, в капельке олова, и оправдания остального мира переставали существовать для майора.
А мы, оправдываясь, как и почему не выполнили долга, оставили государство, набитое танками и ракетами. Это государство, как диплодок с откушенной головой, ещё двигалось по инерции, но уже разваливалось, падало на бок.
Мы оставили рычаги и кнопки смертоносных машин, а за наши места сели халтурщики.
И в жалости по этому поводу не было проку. Не смотря на наше дезертирство, нам остался устав, правила поведения, и они не имели отношения к конкретному государству. У каждого из нас была своя история и своё прошлое. Вместе мы образовывали одно целое, и поэтому недовольство не проникало к нашему столу.
А что погон у нас нет, так это ничего.
Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.
Извините, если кого обидел.
27 декабря 2008
История про конец сезона
Да, пожалуй, больше я не буду выкладывать рассказов. И не то, чтобы они кончились — вовсе нет. Их есть некоторое количество, и про меж ними несколько ещё хороших. Но как-то мне это прискучило.
Да к тому же обнаружился хороший повод.
Извините, если кого обидел.
27 декабря 2008
История про восемь фактов и обстоятельств
Я уже говорил, что у меня обнаружился повод написать о себе, а не выкладывать тексты. Дело в том, что marina_yudenich, заказав мне рассказ о восьми фактах из моей биографии, сама того не подозревая, сделала мне прекрасный подарок. (Это был мало того, что повод прерваться с рассказами, но без неё я бы ещё год собирался сформулировать несколько вещей, да так бы и не собрался). Чтобы читателю жизнь мёдом не казалась и он помнил, что писатель рвётся попиздить по любому случаю, я поясню подробно все факты.
Раз. Я пишу от руки всего два раза в году — это, собственно, два письма. Одно — моему другу Михаилу Шишкину в Цюрих, а другое — Сергею Тыквенко в Берген. Это особого рода ритуал, исполняемый на Рождество католическое, с тем, чтобы послание дошло хотя бы к Рождеству Православному.
Два. Все школьные годы я считал, что дети рождаются очень простым способом: врачи в больнице развязывают женщинам пупок и с трудом вынимают из живота младенца. Интересно тут то, что я сделал этот научный вывод сам (будучи маленьким мальчиком смотрел пупки, разных людей, в том числе и беременных, оценил удобство) и, что называется, закрыл тему. Надолго потерял к ней интерес.