— Давай не будем делать вид, что мы совершенно незнакомы, "выкать", и говорить о подробностях биографии. Успех, что называется, состоялся. У твоих текстов несомненная известность, хотя, понятно, что для тебя не являются фактором деньги…
— Мы начали говорить какие-то очевидные вещи… Итак — всё ясно, что и говорить.
— Ты испытываешь удовлетворение от своей работы?
— От того, чем я сейчас деньги зарабатываю? Сначала было интересно — первый месяц, что-то новое, а потом понимаешь, что ничего, кроме пустоты тебе это не даёт.
— Мне представляется, что объём, который может занимать внутри человека искусство, постоянен. И вот, в начале века приходит кино, а за ним телевизор, литература ужимается, её пространство становится меньше, и процесс этот объективен, неостановим. Литература становится иной, я не имею в виду журналистику, очерки, мемуары, литературные идеи для кино. Письменность начинает выполнять служебную функцию, такую, как написание сценариев. У меня создаётся впечатление, что русскую литературу спасает несовершенство наших средств транспорта. Смотреть телевизор в метро неудобно, а ехать долго. Приходится читать… Самое время рассказать, что ты понимаешь под "занятием литературой"?
— Ну, сценарий не имеет к литературе никакого отношения. Для меня литература это только то, в чём слово самоценно, а не становится чем-то вспомогательным для передачи мысли.
— А вот драматургия, она мне представляется более живучим жанром, она является литературой?
— Для меня литература делится на две части — сочинительство и то, что я называю интерпретацией. Сочинительство есть наивная иллюзия того, что ты можешь что-то сочинить, и этим сочиненным осчастливить мир. И это превращается в бесконечное писание одной книжки, написанной одним языком. То, что ты изучал, всякие женские романы…
Тогда как литература, как мне кажется, является не сочинительством, а интерпретацией. Сочинить ничего невозможно.
Сравнивая с тем же театром, я скажу, что если режиссер о себе серьёзного мнения, то он не будет брать для постановки новую пьесу. Как в Китае с идеей о семи революционных пьесах. И вот режиссер берёт Чехова, Шекспира, всё время одно и тоже. Так же и в литературе — пишется пять или семь давно написанных романов, и только тогда, когда ты пишешь тот роман, который писали до тебя, становится понятно, кто ты есть на самом деле…
Разные задачи — это как балет и плавание. В плавании главное быстрее достичь до цели, а в балете — главное движение. Возвращаясь к театру, надо сказать, что невозможно смотреть "Гамлета" для того, чтобы узнать, чем там дело кончилось, кто кого убил. Так и с прозой.
Имеет смысл только в расчёте на того читателя, который будет следить за каждым твоим словом, но такого читателя, кажется, нет. Его нет, поскольку тот читатель, который должен таким быть — критик — руководствуется на деле совсем иными мотивами. Если критик хороший, то у него есть какая-то своя концепция, а если есть концепция, значит, всё что он видит, он пытается рассовать по полочкам своей концепции…
— А если голова на кровать не умещается, то надо её рубить…
— И вот, всё это происходит, если он хороший критик, а если он плохой, то и говорить не о чем.
— У меня есть два прогноза по поводу литературы — один более оптимистический, другой менее. Оптимистический такой: литераторы будут сидеть по своим кельям, или, подобно странствующим монахам, пускаться в путешествие с растрепанными листами в суме, чтобы поменяться рукописями.
— Ну, такое уже было — лет десять назад. Мы так же собирались с друзьями, читали друг другу… А сейчас выясняется, что это был золотой век, потом было искушение литературной жизнью, и теперь надо возвращаться к тому, к чему ты привык.
— К чему?
— К естественному состоянию, когда то, что ты пишешь, нужно только тебе, или, в лучшем случае такому же сумасшедшему, который читает тебя только для того, чтобы ты его за это прочёл.
— И как с монахами, которые хвастаются виньетками в тексте.
— Я сравниваю это с коллекцией градусников. Восхититься коллекцией градусников может только тот, у кого такая же коллекция, но не хватает нескольких образцов.
— А как у тебя с профессиональным общением, ведь твой роман, хотя не всеми был прочитан, но был очень известен.
— Я тебе скажу больше — мне показывали газету "Деловой мир", где был напечатан опрос критиков, которые называли три лучших романа года. У критиков было очень мало соприкосновений, но самым частым по упоминанию был именно мой — "Всех ожидает одна ночь".