А по книжке можно подумать о "особой русской теме" у Ракузе. Одна рецензия на неё даже заканчивалась словами "Ирма Ракузе — наш человек". Это звучало как высшая похвала. Чёрт подери, она не "наш человек", она Weltmensch, мировой человек в самом хорошем смысле этого слова.
— В связи с этим такой вопрос, к которому мы всё равно возвращаемся в наших с тобой беседах. Ты довольно давно живёшь в Швейцарии, ощущаешь ли ты единство у тех национальностей, что сплочены в Швейцарскую конфедерацию? Или итальянские, немецкие, французские и ретороманские, горные и равнинные швейцарцы всё-таки различны в культурных проявлениях.
— Нет, они конечно различны. Но я считаю, что есть безусловно швейцарская нация и швейцарский менталитет. Для немецкой Швейцарии французский швейцарец конечно ближе чем немец.
— А вот современная культурная жизнь страны, где ты живёшь, не продразумевает такой традиционный изоляционизм, который сразу представляет себе российский читатель, зная о том, что и визы в Швейцарию не шенгенские, и то, что она вне многих политических союзов? Нет ли такой ироничной оппозиции по отношению к Европе?
— Главное качество, которое отличает швейцарцев — вначале оно во мне вызывало недоумение, а теперь я понял его глубокую мудрость — это некоторое самоуничижение. Как у нас, только по сравнению с русскими, это принимает совсем другую форму. Вот я прошёл сейчас по Москве, и везде, где были лозунги про коммунизм и КПСС, теперь плакаты и транспаранты типа "Москва, ты самый лучший город в мире". Там всё не так. Всё это так плавно перешло — одно в другое. Для каждого швейцарца абсолютно естественна невероятная скромность, и такой "комплекс неполноценности", который переходит в признание абсолютно всех достижений соседей. И с каким швейцарцем не поговоришь, то он с пеной у рта начнёт доказывать, что стране ещё надо развиваться и развиваться.
А что касается изоляции, что замечает неискушённый наблюдатель, то здесь имеет место совершенно чёткий водораздел. Только одна часть нации консервативна — крестьяне, жители маленьких городков и деревень, а вот верхние слои общества, банки, люди, работающие в промышленности, интеллектуалы — все они никакой изоляции, конечно, не чувствуют. И их стремление в Европу, формальный приход страны туда — дело поколений. Как только придёт новое поколение, следующее же голосование приведёт к вступлению во все международные организации. Вот до сих пор Швейцария не член ООН, но вот вроде сейчас собираются вступать.
— Поговорим ещё о культурной жизни?
— О культурной жизни я ничего говорить не буду. Это в Германии каждый второй — русский писатель. И если что-то происходит с русской литературой, так это в Германии. В Швейцарии, если какие-то русские приезжают туда, то они в этом обществе абсолютно растворяются. Никакой культурной жизни там нет.
— Тогда о книге про русскую Швейцарию. Слово "путеводитель" задаёт ей особый тон, интонацию справочника. Как получилась эта книга?
— На самом деле она родилась из ощущения пустоты под ногами. Ты не можешь существовать без истории.
— Своей истории?
— Истории страны, в которой ты живёшь. Ты приходишь, а вдруг получается, что этой истории нет, вернее, она ещё не написана. Это, кстати, возвращает нас к закрытости наций — русский человек, приезжая куда-то чувствует себя колонизатором в пустыне. Он сразу думает "А что было здесь до меня?". И что здесь был Вильгельм Телль, так это никого не интересует. Все приехавшие начинают думать об именно русской истории. А она действительно ещё не была написана. И я ощутил себя в своём роде Карамзиным, своего рода русским путешественником, описывающим Европу. Итак, чтобы не чувствовать себя в некотором вакууме, ты должен знать, что в этом городе у тебя есть родственники, друзья, знакомые.
Идея родилась, как ни странно, в Париже. Я приехал туда жутко холодной зимой, и город совершенно не соответствовал моим представлениям о нём — компиляции Хэмингуэя и русский эмигрантов, и вот там оказалась зима как в России, всё выморожено, фонтаны представляют из себя глыбы льда, в метро войти нельзя, потому что туда переместились все клошары с улиц принеся с собой все свои запахи, кафе, в которых сидеть нельзя, потому что ничего для зимы не приспособлено. Это был какой-то не тот Париж.