А в России есть возможности развития всегда.
Возьми русский журнал. Русский журнал — это семейное дело. В наше время, в восьмидесятые годы, появляется некий порыв, искренность написанного текста, но вот как рождается этот порыв, поддерживающий жизнь письменности — это уже совершенно загадочное дело.
Мы говорили о среде, о тусовке. Тусовка воспроизводит себя — так было со многими. Одной стороной мы все повернуты в литературу, а другой, которой мы повернуты к читателю, мы выстраиваем свой образ. Это происходит бессознательно, и бессознательно мешает.
Извините, если кого обидел.
07 января 2009
История про Олега Павлова — 2
Собственно, это разговоры с Олегом Павловым в декабре 2002 года. С этим разговором вышла смешная история. Я несколько лет угадывал получателей самых крупных премий (тут была часть понимания расклада и стиля этих премий, а часть везения). И вот, я решил, что как раз Павлов и получит Букеровскую премию. Мы с ним переговорили накануне, и я очень годился, что в газете которой я работал, этот текст появился в день объявления победителя. Однако на следующий день меня вызвала налница, с которой у меня, мягко сказать, были не сае лучшие отношения. Она сказала что текст — говно, и чтобы я не особенно гордился. тому же, — заявила она, — верх идиотизма у вас в конце. Какой из Гальего букеровский лауреат? Он ис-па-не-ц! А премию дают за русскую литературу! На следующий год Букеровскую премию получил Рубен Гальего за текст "Черным по белому".
Но к тому моменту меня уже выгнали из этой газеты.
— Олег, как вы оцениваете нынешний набор номинантов на Букера?
— Это художники — а потом уже "номинанты". У каждого своя судьба в литературе, свой путь, а Букеровская премия — большое событие, но все же лишь отдельное, сроком действия в один год. Читал я только Бортникова — мы познакомились летом в Питере на "Национальном бестселлере" — и я взял его книгу на память, а он мою. Сильная, умная, образная проза. Буду помнить, следить, читать. Гандлевского знаю как поэта — это серьезный настоящий художник. Мелихова и Месяца, к сожалению, не читал. У Сорокина прочитал как-то один рассказ: это что-то инфантильное, для подростков, которые прокалывают себе носы и пупки. Мне интересно, что пишут Найман, Горланова, Крусанов, — читаю, понимаю, сопереживаю… Но их романы не включили в премиальный список. Литература в каком-то "наборе" всегда будет неполной, обкраденной, то есть не равной самой себе. Литературные вкусы — это профессиональная болезнь литераторов. Читаешь — но не думаешь. Это плохо. Скажем, я не могу читать Сенчина. Маша Ремизова читает — и понимает, чувствует для себя близкое. Агеев читает — ему тоже плохо. Я читаю статью Ремизовой — и ее мысли при этом мне понятны, близки. Но когда я читаю то, что пишет о Сенчине Агеев, у меня возникает приступ тошноты… При этом нельзя сказать, что я действительно читал Сенчина: скорее уж Ремизову и Агеева, а Сенчина все равно не буду. Литературные вкусы формирует какая-то собственная ограниченность восприятия и ущемленность. Агеев этого не понимает, скажем. Но ему и не надо. Для того чтобы мы это понимали, существует Ремизова. Для этого и нужна литературная критика, которая, в свою очередь, немыслима без полемики: она в конечном счете не позволяет установиться в литературе какому-то одному вкусу. Если есть Басинский, то должен быть и Курицын… Если есть Немзер, то должен быть и Бондаренко… Потому что каждый по отдельности чего-то не понимает или не чувствует.
— Олег, несколько лет назад вы чуть было не получили эту премию. Что было тогда — чувство досады, отстраненность… Или что-то еще?
— Я получил возможность публиковаться, мое имя стало известно читателю, начали выходить наконец-то книги — а что еще нужно? Только это. Но тогда, в 1995 году, финал, по-моему, был чем-то одним целым, одной была проза там — русской, по-разному весили, по-моему, только литературные имена. Владимова хотели видеть лауреатом — и он им стал. Это был выбор по совести и чести, откуда еще могла быть досада? Если и было, то одиночество какое-то, потому что вроде как стоишь один, а кругом улюлюкают, радуются, что там кем-то якобы не стал. Чувство неуверенности тогда было. А сейчас как-то нет. И я видел, что очень много людей хотели для меня этой победы.
— Скажите, а кого вы могли бы назвать писателями-единомышленниками?
— Писатели — все одиночки, каждый идет своим путем. Если у меня есть единомышленники, то скорее — это критики… Мария Ремизова, Павел Басинский, Капитолина Кокшенева. Но и все, кто пишет о литературе всерьез, кто любит не себя в литературе, а литературу в себе, — понятны, близки, важны, интересны, хотя у них и могут быть другие идеи, другой взгляд. Литература должна быть общей. Когда, скажем, хоронят литературные журналы, которые чем-то кому-то не угодили, но при этом делают это литературные же люди, — ведь это дикость.