Кого я люблю в этом смысле? Я люблю отдельные фильмы — "Алису в городах" и "Американского друга" Вендерса, Херцога, "Последнего императора" Бертолуччи, люблю Висконти, Грнуэя "Отчет утопленников", Дреера, среди французов — Бессона; вообще люблю отдельные кадры. Вот меня очаровал Дерек Джармен… Я бы с удовольствием занимался монтажным кино, то есть чтобы не снимать. Я бы не слайдами, а видео попробовал бы, да кто денег даст… Посмотришь "Прощальный взгляд" — постмодернизм так постмодернизм! Но том есть один великий кадр, который я бы вклеил во все учебники: женщина под сильным ветром пытается снять с себя свадебное платье. У меня есть мечта — я бы сделал из всего Феллини, кроме "Сатирикона" — из всего остального Феллини, я бы сделал трёхчасовой фильм. Показ церковных мод, римский проезд… Я потребитель, а не теоретик. Мне говорят, что это фаза в культуре, я поэтому добросовестно просматриваю, но не испытываю специального волнения. Вот "Гражданина Кейна" Орсона Уэллса я досматривал, скрипя зубами.
— Да многое стало общим местом.
— Ну, нет. "Моби Дик" не стал общим местом.
— "Алиса в городах" стала общим местом. Когда спрашивают: "Ты смотрел Вендерса?" то имеют в виду именно "Алису в городах". Хотя некоторые, правда, упоминают "Небо над Берлином".
— Я смотрел "Небо над Берлином" давно, а потом имел несчастье посмотреть вторую пионерскую часть — "Так далеко, так близко" — и она испортила мне память о первой. Смешные они люди — пока такие режиссеры находятся на пути к вершине, они способны говорить очень интересные вещи, и, не фальшивя, но потом, достигнув её, начинается благостное сытое поучительство. Сидит где-то в облаках метр и что-то излагает, и становится всё это смешно. А Вендерс снял фильмов пятьдесят, у него есть фильмы-черновики к "Алисе"… У меня складывается такое впечатление, что все они там довольно наивные люди.
— Ну, там и общество более простое.
— Ну да.
— Через Вендерса вернёмся к литературе. По-видимому, письменная литература уступает место какой-то иной — литературе-шоу. Приходит Пригов, пишущий достаточно интересные в своё время стихи, и устраивает хепеннинг, в котором стихи играют служебную роль. И я лично не знаю своего места в этой литературе.
— И я, причём я категорически стараюсь быть в стороне от этого. Но я надеюсь, что, может быть ценой более яркого успеха, мне удастся сохранить некий аристократизм. Мне кажется, что литература состоит в комбинировании, подстановке слов, и поэтому рождается за столом, а не на хепиннинге. Один мой приятель говорил о том, как старообрядцы не позволяют себя фотографировать, потому что с одной стороны можно чём-то нагадить с помощью этой фотографии, а с другой — от человека что-то отлетает вместе с изображением. Люди, которые часто появляются на телеэкране, больше всего это относится к политикам, конечно, но деятелей искусства тоже, потихоньку теряют, рассеивают собственную сущность. Они становятся похожими на кегли — стукнут — получится звон. Это не лучше и не хуже, это просто иная культура, и литература в журналах типа "Плейбоя" — это тоже иная культура, которая на Западе существует давно. Я своего места в ней не вижу, а самое главное, не хочу видеть. У меня нет желания к ней подстраиваться.
— Но ты понимаешь, что в этом случае ты приходишь к той литературе, которую я условно назвал профессорской. Или к тому, что пишет ***?
- ***… Я эти писания называю литературой девочек со ****-. А что касается той литературы для узкого круга, то это вопрос потребления. К ней я тоже себя не отношу, потому что не хочется писать что-то заумное. И я не филолог. То, что я не собираюсь заниматься филологической литературой, то это уж точно. Мне хочется в какой-то мере свою жизнь. Для меня писание двойственный процесс — формирование текста это формирование себя; с каждой вещью, которую я писал, я изменялся сам, и думаю, что я изменялся в сторону глубины, что ли. Я понимаю, о чём идёт речь. В том, что ты называешь профессорской литературой, отсутствует онтологическая привязка, то есть это вещь, которая от жизни и конкретного бытия автора оторвана на любую степень дальности. А мне не хочется терять бытийность. Постмодернистские идеи описания текста текстом меня интересуют больше как игры ума, уходить в это серьёзно я не думаю. Там где непонятно, что это — вот лучший вариант.
— Ну а "Волхв" — это тоже игры ума?
— Видишь ли, я прочитал Фаулза как-то быстро, и… Ничё не думаю. Надо перечитать. Если ты не вырастаешь в профессорской семье, то филологический путь тебе заказан. Уже не дано. Я начал заниматься этим поздно, и до сих пор существую вне литературного процесса. С весельем и ужасом я смотрел на этих людей… Есть такие люди, которые живут на презентациях — но это даже не этот уровень.