Итак, петух сделал своё дело, затем клюнул. С этого резкого движения клюва началась русская фэнтези.
Извините, если кого обидел.
06 июня 2010
История про первый русский боевик
Оттуда же:
Наконец у русского читателя в руках обнаружился настоящий приключенческий роман.
Впрочем, появилась пока его первая часть.
Один из критиков г-на. Пушкина, г-н Кабаков так пересказывает этот сюжет: "Итак, два соседа-ветерана. Друзья. Один богат и потому полностью political uncorrect: дурной характер и пренебрежение правами меньшинств; другой обеспечен скромно, но твердо привержен общечеловеческим ценностям. Ссора. Богатый, используя коррумпированные полицию и суд, окончательно разоряет более бедного. Сын разоренного (и умершего от инсульта), отставной офицер элитной армейской части, решает мстить. Он собирает команду земляков, любивших покойного отца и ненавидящих богатого негодяя (весь набор пороков: пьянство, жестокость к животным, сексизм и т. п.). В округе появляется благородная банда, вершащая свое правосудие — отбирающая деньги у бессердечных богачей и помогающая слабым (лучший эпизод: спасение одним из good guys кошки с крыши подожженного им самим дома, где гибнут запертые им же bad guys). Тем временем у проклятого богача растет дочь — красавица, естественно. В доме появляется учитель-иностранец… Начинается роман (в оригинале с того, что француз убивает страшного медведя, но в уступку "зелёным" в фильме мексиканец пусть медведя спасёт). Однако монстр-отец хочет выдать дочь замуж за своего ровесника, тоже богача и наркомана… Героя преследует полиция, он побеждает всех (сильнейшая сцена: бой в лесу с применением всех видов оружия, включая артиллерию), но не успевает отнять девушку у старых негодяев. Она уже замужем, он бежит за границу".
В журнальном варианте героя г-на Пушкина, впрочем, звали Островский. Тогда автор не скрывал, что намекал на известную историю Николая Островского. Они были знакомы, разумеется — и нам известна история, послужившая причиной тяжёлой болезни извеченного в сражениях героя. Однако, не военные раны, привели Островского к затворничеству. Именно после дуэли с министерским секретарём Фадеевым (повлекшей тяжёлое ранение позвоночника) писатель оказался на многие годы прикован к постели.
Пушкин как бы романтизирует любовную историю Островского, но захватывающий сюжет привёл к тому, что больного Островского засыпали письмами, часто — нескромными.
Поэтому из соображений приличий фамилии были заменены. Из того, что просочилось в печать можно понять лишь отрывочную, пунктирную линию сюжета — "Жизнь Марьи Кирилловны. Смерть Верейского. Вдова. Англичанин. Свидание… Развязка".
Итак, настоящий детектив повязан с happy end, так же как красавица-вдова обречена на свадьбу. Нам интересно, что история Островского-Дубровского — это история русского Робин Гуда. Благородный английский разбой всегда оканчивается русским бунтом — бессмысленным и беспощадным. Естественное желание героя отнять и поделить приводит лишь к сожжённым русским хатам. Трупы солдат внутренних войск валяются по дорогам. Спасена лишь кошка — и c'est toujours а recommencer.
Что ж, будем надеяться, что продолжение скоро воспоследует и справедливость будет восстановлена. Не в жизни, так на страницах первого русского боевика.
Извините, если кого обидел.
06 июня 2010
История про торную дорогу в литературу
Одна красивая девушка спрашивала меня как ей напечататься. Я начал кочевряжится, нервно ломать корочку хлеба (всё происходило в известном заведении "Маяк"), и говорить, что злато лучше. Я описывал свою жизнь под забором в обнимку с крысой, которую завещал мне Эдгар По.
Но про мемориальную крысу — потом.
Но ничего не получалось. В глазах красивых девушек (их там было достаточно, уверяю вас) я выходил каким-то бездушным хранителем крана с настоящей литературной водой, который никому не даёт напиться.
А это всё не так — я, наоборот, похож на пассажира "Титаника", что спиздил с камбуза кусок колбасы и сидит на палубе, философски озирая окрестности. Напьёмся все.
Поэтому я решил сочинить развёрнутый ответ, к которому отсылать желающих. Заметь, дорогой читатель, я никогда не кричал "Прочь, прочь, графоманы"! Всё от того, что я понимаю, что современные писатели не очень-то от графоманов отличаются, а "желание напечататься" — дань инерции.