Сверкали выставленные в окна фольклорные самовары.
За занавесками пили чай потомки поставщиков гусиного пера, бондарей и шорников. Прошёл мимо наследник бортников, заметно шатаясь от хмельного мёда. Тогда, далеко уж отойдя от праздника и народных напевов, закурил под щитом с лаконичной надписью "1389" и стёршимся рисунком, похожим на изображение конопли.
История Крапивны была прихотливой — с юга часто приходили ожидаемые, хоть и нежеланные гости.
В конце шестнадцатого века зазвенели над Крапивной сабли Девлет-Гирея и история её пресеклась. Разбрёлся народ по окрестностям, и лишь крапива проросла на пепелищах.
И, как замечает летописец: "Далее история о городе сём не упоминаема. Кроме того, что в смутныя времяна подвержен был он соблазнам и, чаяв держаться законных своих государей, часто предавался самозванцам".
Впрочем, сейчас было довольно холодно.
Я приплясывал, а Директор Музея начал чертить какие-то пассы в воздухе, объясняя суть засечной черты. Чем-то он напоминал мне человека из заграничных фильмов, что одним взмахом руки меняет картины на фантастических экранах-голограммах.
Раз! — и рука описывала полукруг — по всей южной границе России от Брянских до Мещерских лесов. Ладонь начинала движение где-то на Жиздре, проникала через Белёв к Одоеву, затем поднималась к Ясной Поляне, и снизу обходя Каширу врезалась в Мещерскую болотину. И, наконец, уже остановившись, делала два движения вниз — к Шацку и Ряжску.
Два! — и растопыренные пальцы показывали поваленные деревья. закреплённые под углом и ложащиеся друг на друга. Три! — и он изображал Ивана Грозного, приехавшего инспектировать наш суковатый аналог Великой Китайской стены. Тут в ход шли совершенно неприличные жесты. Иван Грозный в этом пересказе напоминал генерала, заставшего дембелей за ловлей бабочек.
Видел я как-то такую картину, и оттого представлял хорошо трепет воевод. Представлял я и незавидную судьбу подчинённых Директора, что, к примеру, допустили бы в его музей хулигана, написавшего короткое неприличное слово на мраморной ягодице.
Но деревянная стена вместе с бревенчатыми стенами крепостей давно превратились в труху, тлен, смешались с землёй и водой.
Для Толстого Крапивна была городом начальственным. Дело в том, что Ясная Поляна входила в Крапивенский уезд.
Тут Толстой был мировым посредником в шестидесятые, в семидесятые — секретарем дворянского собрания и губернским гласным от крапивенского земства. В восьмидесятые его избрали уездным предводителем дворянства.
Меня эта судебная деятельность Толстого всегда занимала. Однако ж относился я к ней с опаской, как теме, которая бередит душу, и выводы твои никому не нравятся — ни правым, ни левым, да и самому себе не нравятся. Ибо взялся ты говорить о вещах несовместимых и нерешаемых.
А тут человек с идеалами вмешивается в самое угрюмое, что есть между людьми. Разве что обычная война буде поугрюмее судебной войны.
Извините, если кого обидел.
21 июня 2010
История о текущих событиях
Прямо вот даже не знаю — не выйти ли на улицы родного города, не вдохнуть ли жаркого асфальтового тепла? Юбка или брюки — если кто помнит.
Но снова о том же самом:
Тут Толстой был мировым посредником в шестидесятые, в семидесятые — секретарем дворянского собрания и губернским гласным от крапивенского земства. В восьмидесятые его избрали уездным предводителем дворянства.
Меня эта судебная деятельность Толстого всегда занимала. Однако ж относился я к ней с опаской, как теме, которая бередит душу, и выводы твои никому не нравятся — ни правым, ни левым, да и самому себе не нравятся. Ибо взялся ты говорить о вещах несовместимых и нерешаемых.
А тут человек с идеалами вмешивается в самое угрюмое, что есть между людьми. Разве что обычная война буде поугрюмее судебной войны.
Причём Толстой год от года подходил к этой бесчеловечной судебной машине, совал в неё палки, подманивал, разговаривал с ней по-русски, хотя, как известно, она говорит только по-арамейски. Но и говоря по-арамейски. Она понимает только себя.
Сначала Толстой был мировым посредником и ходатайствовал за крестьян. Понятное дело, окрестные помещики его возненавидели.
Он ушёл из посредников, а в 1866 году случилась знаменитая история с Василием Шабуниным. Василий Шабунин был рядовой, ударивший своего командира. Толстой выступал на суде, но да только преступление считалось тяжким и Шабунину грозила смертная казнь.