Было написано прошение на Высочайшее имя. Однако в августе того же года Шабунина казнили.
История с Шабуниным грустная и началась она 6 июня. Был в 65-м Московском пехотном полку ротный писарь, и был капитан Яцкевич, командир этой роты.
Писарь посреди дня напился и ротный его на этом деле спалил. Капитан велел посадить его под замок, а после дать розог.
Однако ж писарь успел крикнуть:
— За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе!
И разбил своему командиру лицо в кровь.
В советской литературе о Толстом эта история пересказывалась скороговоркой — потому что "рядовой Шабунин ударил офицера" звучит не в пример лучше чем "пьяный писарь обругал своего командира "польской мордой" и избил до крови". Трагедия любого суда в том, что он всегда родом из знаменитого рассказа "В чаще", а ещё и в том, что легко защищать чистого и прекрасного человека, а попробуй защищать пьяного писаря.
В итоге защитить не удалось.
Толстому вообще не удавалось защищать людей — в 1881 он тоже пытался защищать цареубийц, да ничего не вышло.
И была ещё история с убитым конокрадом, и его убийцами, которых судили в Крапивне. Судя по судебным отчётам (а о деле писали много, потому что думали, что Толстой снова будет защищать обвиняемых, в зале были газетчики и всё такое). Литературоведы говорят, что этот эпизод попал в "Фальшивый купон" — впрочем, таких случаев было много. Однако, от отчётов об том деле возникает глухая тоска — убийство это звериной, без человеческой страсти.
Толстой об этих людях заботился. Не поймёшь, чем дело кончилось — мемуаристика избирательна.
Старик, что приехал к тюремным воротам и ждёт — неизбирателен. Вот он переминается перед крапивенской тюрьмой, привёз какие-то вещи будущим сидельцам. "Один из обвиняемых оправдан, один — присуждён к заключению в тюрьме на три года, а двое в ссылку на поселение в места не столь отдаленные. Когда осужденных повели в тюрьму, граф торопливо оделся в свой старый полушубок, побежал за арестантами и что-то говорил с ними".
Ср. " Вчера в VII отделении Окружного суда в Москве, в среде немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и граф Л. Н. Толстой. Наш маститый писатель был не в обычной блузе, каким его рисуют на портретах, а в костюме европейского покроя. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Все время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки. Слух о пребывании графа Л. Н. Толстого быстро разнесся по всем коридорам суда, и в Митрофаниевскую залу то и дело заходили посмотреть известного писателя. Все удивлялись лишь тому, что граф Л. Н. выбрал так неудачно день, когда рассматривались совершенно неинтересные дела". [Московские новости. — Новости дня, 1895, 12 апреля, № 4250.//Интервью и беседы с Львом Толстым / сост. и комм. В. Я. Лакшина. (Библиотека "Любителям российской словесности"), — М.: Современник", 1986]
Извините, если кого обидел.
22 июня 2010
История про один телефон
Кстати, вот одного меня забавляет запись в телефонном справочнике "Волконский сельсовет, с. Волконское"?
Извините, если кого обидел.
23 июня 2010
История про Крапивну и Одоев (III)
Свет становился всё ярче, и утреннее тепло убивало туман.
Он прятался в овраги на нашем пути, сползал с дороги как живой и копошился в долине речки Плавы, Упа же плыла у нас по правую руку.
И вот явилась нам церковь в Жемчужниково — круглая и пустая. Дом Волконских здесь был зачищен временем, безжалостно и начисто.
А в церкви много лет была столовая и предметы общественной еды ещё лежали в высокой траве. Было уже совсем светло и на ржавой нержавеющей стали краснело загадочное слово "мармит", что так тревожило меня всё моё советское детство.
"Мармит" повторял я, "Мармит-мармит-мармит". Это было похоже на фамилию, и даже был похожий случай на оборонном заводе на Лесной улице — там, среди прочих названий и внутренних телефонов на проходной, значилась весёлая фамилия "Парник". Это был какой-то-то народный умелец, изготавливавший походное снаряжение.
Что-то ещё белело в высокой траве — но, кажется это было расколотое надгробие, совершенно не пищевое.
Удивительно, что происходит с могилами в моём Отечестве. Всякий русский человек заметно напрягается, когда в чужой стране обнаруживает, что родители хозяина похоронены под порогом или вблизи крыльца. Однако наши могильные истории вполне причудливы. Меня всегда удивляло, как в краеведческих музеях выставляют надгробия.