— Нельзя ли вас оттуда извлечь?
— Попробуйте сообщить туда, что вы умираете.
— Я позвоню и скажу, что я умираю и без вас не могу умереть спокойно.
На другой день я играла в покер и не позвонила".
И далее:
"Шкловский стал говорить Вете что-то такое про Тынянова. Вета прервала:
— Мне надоело, что вы предаёте Юрия и всех… Вы обожаете неудачи ваших друзей…
— Разве? — он задумался. — Действительно, Юрия предаю. Борю? — тоже предаю.
— Гинзбург предаёте?
— Гинзбург, — он поморщился, — предаю немножко.
— Меня предаёте, сказала Вета, — я знаю, вы говорите всем: нехорошо живёт Вета, скучно живёт…
Прощаясь, он сказал ей:
— Передайте Люсе, что я её очень люблю и предаю совсем немножко".
Шкловского много раз упрекали в предательстве — все дело в том, что в двадцатые годы он двигался с очень большой скоростью. Часто конструкции, которым он служил, устаревали и исчезали так быстро, что упрёки в предательстве раздавались уже после того, как истлели их обломки.
Менее всего люди прощали обманутые ожидания.
Шестью годами раньше Гинзбург пишет Бухштабу из Одессы (7 июля 1925): "А впрочем… а впрочем… Шкловский писал друзьям о русских друзьях и о Петербурге; спрашивал, починен ли провал в мостовой против "Дома Искусства". — Сейчас Шкловский, живя в России, обходится без Петербурга, без друзей и без "Дома Искусства", и даже без истории искусства; у него жена и ребенок, и в Москве ему платят 400 руб<лей> за редактирование так называемого "Красного Синего Журнала".
Если ты скажешь, что каждый из нас может подобным образом свернуть в сторону, я возражать не стану; если ты скажешь, что это скверно, я отвечу, что это безразлично.
Несущественно, любит ли человек два года, пять лет или десять. Существенно то, что мы в течение двух недель любим до гроба; что мы "никогда не прощаем" неприятность, которую забываем в полтора часа, что мы "порываем навеки" тогда, когда миримся через сутки. -
Вот на чем познается условность времени и неисчерпаемость переживания.
Иуда Искариот продал Христа за 30 серебряников; Виктор Шкловский продал Институт за 40 червонцев. Надеюсь, если мы вздумаем продавать друг друга, мы не сделаем этого бесплатно, а пока что будем переживать Вечность в течение летних каникул. Вообще — "тут может быть два случая" и стоит ли из-за какого-то паршивого "Синего Журнала" заранее волноваться!
Кроме того, надо быть хорошим до тех пор, пока это возможно. Быть хорошим куда приятнее, чем быть скверным".
___________________
Долуханова Елизавета Исаевна (1904–1938?). Родилась в Тифлисе, затем в начале двадцатых годов переехала в Петроград. Осенью 1924 года поступила на ВГКИ (Окончил Высшие государственные курсы искусствоведения (ВГКИ) при Государственном институте истории искусств)
Д. В. Устинов в примечании к публикации писем Л. Я. Гинзбург к Б. Я. Бухштабу (Новое литературное обозрение, 2001, N 49) пишет: "По-видимому, непосредственные духовные интересы Е.И. Долухановой не лежали в сфере науки, поэтому в строгом, формально-научном смысле она не принадлежала к числу младоформалистов (как некому научно-корпоративному единству), однако нет сомнения, что она играла заметную (и своеобразно колоритную) роль в их бытовой жизни, осмыслявшейся и обыгрывавшейся самими младоформалистами как "дело культуры (литературы)". На это указывают постоянные упоминания — в определенных контекстах — о Е.И. Долухановой (Вете) как в публикуемых здесь письмах, так и в опубликованных записных книжках Гинзбург. Об особом культурном качестве и роли Е.И. Долухановой в среде младоформалистов может дать представление следующая запись: "<…> максимально словесный человек, какого мне пришлось встретить, — Вета. У нее <…> совершенно непроизвольная, замкнутая и эстетически самоценная речевая система. У людей, просто хорошо говорящих, то, что хорошо в их разговоре, падает на отдельные выражения, в большей или меньшей степени заполняющие речь. Такие словесные люди, как В<иктор> Б<орисович Шкловский> и Вета, выразительны сплошь, вплоть до а, и, что, когда. <…> Шкловский закрепил особенность своей устной речи в речи письменной. Система Веты, к сожалению, не дойдет до потомков. Я не стала бы уговаривать ее писать. Уже в своих письмах она гораздо ниже, чем в разговоре. <…> "В жизни" она мгновенно переваривает, встряхивает и ставит на голову всякую литературность, которая еще стояла на ногах". Впрочем, при чтении многочисленных отзывов Гинзбург о Вете нужно учитывать особый, "романический" характер их личных взаимоотношений".