Выбрать главу

Впрочем, у этой книги была одна проблема: опасность, приходящая с противоположной стороны, то есть не от критика-буквоеда, не от любителя точности. Есть опасность быть залюбленной экзальтированным читателем. Тут вот в чём дело: есть категория читателей, которая, ориентируясь на интонацию, на красивое слово, начинает любить текст, особенно в него не вдумываясь, не вступая в диалог с автором, не споря с ним.

Это серьёзная проблема — потому что есть тексты, изначально негодные к такому обожанию, путешествующие в книжном море особенно и самостоятельно, а есть книги, что рискуют подвергнуться атаке такого обожания.

Чего хочется, конечно, избежать.

Самые удачные из книг о путешествиях те, что вызывают желание повторить путь, а потом создают традицию. Я таких знаю несколько — это рассказ Джойса о том, как по Дублину бежит маленький человек-неудачник, роман Булгакова, в котором неудачник бежит по Москве от Тверской до Остоженки. "Москва-Петушки" — говорят у американцев аналогичное отношение к роману Керуака On the Road.

В России к путешествиям отношение особое — для русского человека это несколько опасное, чуть не героическое мероприятие. Не всякий высунет из дома нос по своей воле. Оттого путешествовать по страницам куда привычнее, чем путешествовать с книгой подмышкой. В некогда знаменитом романе "Альтист Данилов" весь сюжет повязан с Останкино, и ходят слухи, что местные жители прогуливаются по описанным маршрутам. Но это всё же не массовое явление. Количество путешественников из Петербурга в Москву обильно, но я слышу больше проклятий запруженной трассе, чем восторга культурных туристов.

Книги эти имеют разный вес, но путешествия вообще вещь загадочная, и оттого странник всегда оказывается в положении купца, что отправился за Аленьким цветочком.

Когда пишут о путешествии, то вечно ошибаются — собираются сказать одно, а выходит другое. Чудище ужасное превращается в принца и наоборот.

Джером К. Джером написал свою знаменитую книгу о путешествии четверых мудрецов в утлом челне случайно.

Он собирался писать путеводитель по Темзе — путеводитель с исторической подоплёкой. Джером отправился тогда в свадебное путешествие — ему было лет тридцать, его жене столько же. Он был счастлив и вернувшись, он решил написать "Историю Темзы". Но путешествие уводило его в сторону, получился роман, а не путеводитель.

Потом он всё же вставил исторические и прочие детали. Большую часть вставок издатель выкинул, но внимательный читатель их видит: "И вот смотрите! По дороге, что вьется вдоль берега от Стэйнса, к нам направляются, смеясь и разговаривая гортанным басом, около десяти дюжих мужчин с алебардами — это люди баронов; они остановились ярдов на сто выше нас на противоположном берегу и, опершись о свое оружие, стали ждать. И каждый час по дороге подходят все новые группы и отряды воинов — в их шлемах и латах отражаются длинные косые лучи утреннего солнца — пока вся дорога, насколько видит глаз, не кажется плотно забитой блестящим оружием и пляшущими конями. Всадники скачут от одной группы к другой, небольшие знамена лениво трепещут на теплом ветерке, и время от времени происходит движение — ряды раздвигаются, и кто-нибудь из великих баронов, окруженный свитой оруженосцев, проезжает на боевом коне, чтобы занять свое место во главе своих крепостных и вассалов…

А вся река до самого Стэйнса усеяна черными точками лодок и лодочек и крохотных плетушек, обтянутых кожей, — последние теперь не в моде, и они в ходу только у очень бедных людей. Через пороги, там, где много лет спустя будет построен красивый шлюз Бел Уир, их тащили и тянули сильные гребцы, а теперь они подплывают как можно ближе, насколько у них хватает смелости, к большим крытым лодкам, которые стоят наготове, чтобы перевезти короля Иоанна к месту, где роковая хартия ждет его подписи".

Про эти вставки много спорят — одни их считают натужными, другие же, наоборот, считают, что знаменитая книга о речном путешествии выглядит живой. Мне кажется, наоборот — живой она стала из-за иронии и сюжета, а вставки тут сами по себе. Однако ж, делу не мешают.

"Так-то, сударь", — произносит собеседник со вздохом.

Вот он, звон путеводной ноты — между двух огней, между раздражением и восторгом.

Звенел на тонкой ноте мотор, и машина уверенно шла на юг.