Человек с топором перекрестился и пошёл к другим бойцам.
Тут капитану стало немного обидно за своё безверие — но он отогнал эту жалость к себе. Дело-то житейское, дело времени, дело минуты — сейчас он тоже умрёт, и все окажутся на равных.
Когда все пятеро заступников пришли к нему, капитан понял, что остался один. Тела тех, кого назвали заступниками, уже начинали просвечивать, растворяться в сумерках. Видать, дело их тут было исполнено.
Человек-чучело подошёл попрощаться, но капитан помахал ему рукой — не трать время, дескать, мне недолго, не задержу.
Своих ног капитан уже не чувствовал.
Хорошо было бы умирать, смотря в небо, как герой толстовского романа, который он проходил в школе. Это было единственное место, которое он там прочитал, но память услужливо подсказала, что под чужим небом герой не умер, а умер в какой-то душной деревенской избе, среди стонущих раненых. Но капитану нужно было доделать одно, последнее дело.
Для достоверности он лёг на живот поверх ненужных бумаг, пятная их кровью. Бумагами и планшеткой те, кто поднимутся сейчас на холм, обязательно заинтересуются, и обязательно сдвинут его тело с места — всё равно, будь он жив или мёртв. А под ним и под ворохом бумаг, их ждёт неодолимая фугасная сила. Капитан стал ждать чужих шагов, а пока смотрел, как в сухой траве, на уровне его глаз бежит муравей.
Муравей был тут не при делах. Не при чём тут был муравей, и капитан пожелал ему скорее убраться отсюда.
Муравей задумался, помотал головой, и побежал быстрее прочь.
Извините, если кого обидел.
21 ноября 2010
История про ответы на вопросы
http://www.formspring.me/berezin
— Читаю Вас в "Новом мире", а будет ли полная версия и книгой?
— Будет Господня воля, так и книга будет, а не будет Господней воли — так и ничего вообще не будет. Нигде и никогда.
— Как вы относитесь к журналисту Кашину и вакнахалии вокруг него?
— Что такое "вакнахалия" не знаю, видимо, поэтому никак и не отношусь. Вот есть, правда "вакханалия", под коей часто понимают буйство нетрезвых людей, пьяные пляски и прочие празднования.
Не сказать, что я наблюдаю много пьяного веселья вокруг лежащего в больнице Кашина.
То, что какие-то люди его изувечили, мне глубоко неприятно, хоть он и не был моим близким другом.
Кашин представляется мне человеком искренним, часто ошибающимся, но при этом не теряющим своей искренности.
Когда он поправится (а я надеюсь, что это случится через несколько месяцев), то он столкнётся с иными проблемами — потому что "пока он спал" его социальный статус вырос неизмеримо.
Но, и этим я бы закончил, мне не интересен его социальный статус. Мне он интересен как человек.
В конце концов, незадолго до этого несчастья он обещал мне сказать, что он думает о моей книге.
Пусть вот скажет, а про статус мне не так интересно.
— А как вы относитесь к журналистике?
— Видите ли в чём дело — я думаю, что никакой "журналистики", как объединяющего объекты понятия нет. Мы наблюдаем миллионы людей с разной степенью периодичности сочиняющих тексты (от гороскопов до политических призывов, и от книжных рецензий до светской хроники). Мы наблюдаем так же многочисленных технических сотрудников — от редакторов вкупе с корректорами до операторов с камерой и телеведущих. Владельцы каналов и газет, разнообразные продюсеры, состоятельные кроты и — девушки за штатом, что пишут раз в месяц колонку о косметике. Завсегдатаи пресс-туров — все они называют себя журналистами.
Но всего этого слишком много, чтобы составить что-либо единое.
Поэтому никакой журналистики нет.
— Так нужен журналисту специальный охраняемый статус, или нет?
— Как я только что сказал, совершенно непонятно, кто такие "журналисты", чтобы им присваивать что-то. Вот я, к примеру, много лет работал в разных газетах редактором и обозревателем, имел опыт руководства изданиями, да только я не всегда отождествляю себя с понятием "журналист". Иногда — да, иногда — нет.
Потом есть другая сторона — у нас есть УК, ГК и закон о СМИ. Большая часть спорщиков ленится туда заглянуть, меж тем там журналистам делегировано множество статусов и проч., и проч. Например, есть жанр "папарацци" — представляете, как ловко может папарацци спекулировать на своей неприкосновенности и требовать вовсе не мешать его службе?
Но ладно — вместо того, чтобы просто вам сказать "хуй им, а не особый статус" я продолжаю вам излагать свой личный взгляд на журналистику как на особый отстойник общества, в которой наряду с офисными клерками и охранниками, попадают мальчики и девочки, которые больше ничего не умеют. То есть — просто ничего не умеют. Образцы связности и грамотности их высказываний давно украшают разнообразные юмористические сайты. Причём я это говорю без тени злобы — так просто устроены современные коммуникации.</p>