История-рэп на злобу дня
Вот это да!
Смотри! Смотри!
Глянь!
Вот это да!
Глянь! Глянь!
Глянь!
Смотри! Смотри!
Извините, если кого обидел.
23 декабря 2010
История вокруг него
Есть такие хорошие воспоминания Владимира Огнева[2] «О Викторе Шкловском и вокруг него». Мне их дал, правда, не он, а Эбаноидзе, и надо бы отдать, а я всё время забываю. Воспоминания эти тем хороши, что о Шкловском времён Гражданской войны написано много. Чрезвычайно много раз (и по-разному) рассказана история побега Шкловского в Финляндию. И двадцатые годы перетёрты воспоминателями тщательнее, может быть, прочего.
А вот благополучная жизнь Шкловского тогда, когда к нему пришла настоящая мировая слава как-то теряется.
Кажется, все события этой долгой жизни сосредоточены тогда, в историческом прошлом, когда молодой студент караулит от воров свою лодку на ночном берегу в Куоккале, когда сыплет сахар в жиклёры гетьманских броневиков, когда возвращается из Берлина на Родину, подняв руку, сдаваясь.
Но жизнь продолжается.
В благополучной этой жизни было множество трагедий, причём трагедий настоящих, неподдельных, и был множество счастья.
Огнев описывает один разговор со Шкловскийм, что происходит на даче близ Шереметьево: «…Я пришел к Шкловскому, когда он собирался ехать за границу. Он жил на маленькой даче, и вокруг шевелились от сильного ветра посаженные им молодые кустики сирени. Он стал говорить о Толстом и незаметно для себя увлекся… Я с ужасом увидел, что он выкапывает вчера посаженные кусты и складывает их рядом с ямками. Но мысли его были так остры и неожиданны, что я боялся их спугнуть. Потом Шкловский пошел на другую сторону дачи и быстро и ловко вырыл ямки, в которые — продолжая развивать мысль о том, что «крестьянин для Толстого общечеловечен», — постепенно пересадил кусты…
Потом мы пили чай с вареньем, и Шкловский долго смотрел в окно, нахмурившись. Он потер свой огромный лоб и спросил: «Кажется, здесь росла сирень?»
Анекдоты о нем можно рассказывать часами. Например, я заметил, что, когда он кончает очередную книгу, переставляет стол на новое место… Первое время Шкловский ушибается о край стола, так как стол оказывается на непривычном месте. Потом привыкает. Впечатление такое, что новое для него начинается с нуля.
Но это не так. Огромная, феноменальная эрудиция — культура мира — за его широкими и крепкими плечами.
Шкловский кончил книгу о Боккаччо.
Он дал мне рукопись по старой дружбе. Тогда просил не очень «болтать», так как не считал рукопись готовой к печати. Передаю разговор о сделанной, чистой главе, которую Шкловский не собирался чистить. Речь идет о Четвертом дне «Декамерона». Несчастная любовь у Боккаччо сравнена с… «Анной Карениной».
— Ты помнишь, — говорит Шкловский мне, — женщина стоит спиной к окну (честно говоря, ничего не помшо — но молчу)… Она так спиной и выбрасывается… Ее провожают толпы народа… Анна не может жить в обществе, ее отвергают… Заметь: мышь — пропускают. Анну — кошку! — нет, не могут пропустить… Героиня Боккаччо говорит, что ничего уже не может есть после того, как «съедено благородное сердце» любимого… Муж заставил ее обманом съесть сердце любовника, незадолго до этого убитого им в засаде — Далее я говорю о том, что такое общество во времена Боккаччо и во времена Толстого. И как возникает противоречие любви и условностей времени…
Шкловский рассказывает, а я смотрю на красивую шапочку почетного доктора Сассекского университета (Великобритания), диплом Почетного гражданина города Чертальдо (родина Боккаччо), которых удостоен Шкловский.
Боккаччо я отложил, — говорит Шкловский, — пусть отлежится… А вот мой «Дон Кихот» готов…
На столе — папка. В ней сценарий ТВ-фильма о гениальном идеалисте, ламанчском идальго, созданном воображением и гением Сервантеса.
— Обрати внимание! Как изменяется способ описаний в «Дон Кихоте». Между написанием первой и второй книги — каких-нибудь десять-двенадцать лет, а между тем незаметно изменяется все… даже отношение к маврам… Дон Кихот приближается к Санчо Пансе (Шкловский говорит: «все более санчопансеет», а Санчо — все более «донкихотеет»)… Пародийный роман на глазах эволюционирует в проблемный… Мудрец не может быть безумным… Безумен мир…
И по свойственной ему ассоциативности мысли, без всякого, казалось, перехода, говорит:
Истину нельзя получить при помощи поправок… В искусстве новое не развивается простым опровержением старого… Отжившее осуждается в процессе спора равных противников… В «Кандиде» Вольтера два философа — оптимист и пессимист. Они по- Разному толкуют один и тот же факт. Достоевский в «Братьях Карамазовых» с равной силой пишет речи защитника и прокурора.
2
Огнев, Владимир Федорович (р 07.07.1923, г. Полтава). Окончил Литинститут (1950). Работал в "Литературной газете" (1949-57), гл. редактором экспериментальной творческой киностудии (1960-69) и нескольких журналов. Автор большого числа литературно-критических книг и составитель множества поэтических антологий. Председатель комиссии по литературному наследию Виктора Шкловского (с 1986).