Ну, каково?!..
Однако, когда я в этой истории, мешая настоящее, прошедшее, давно прошедшее и прошедшее-давно-совершённое время из моего несовершенного прошлого, неловко спрыгнул на обочину, небо успокоилось, внезапно сдёрнув с себя тучи как купальный халат.
Дорога свалилась с холма и выбежала к гнезду экскурсионных автобусов.
Когда я приехал туда в первый раз, то в окошке одной из привратных башен была выставлена табличка: "На сегодня все билеты проданы. За проход на территорию заповедника — пятьдесят копеек".
Брать полтинник было некому.
Это уже потом ходил я внутрь безо всяких билетов, оттого что в музей меня звали специально. Задружился я и с потомком Толстого, и прекрасными барышнями, что работали в заповеднике. О, они были куда прекраснее придуманной спутницы!
Слышал я от них всяко разные байки.
Например, историю о том, как женщина на могиле Толстого вымаливала себе иностранца, и действительно потом вышла замуж. Уехала, значит, из Ясной поляны и из страны. Была и история про дорогу на Грумант — маленькую деревеньку в окрестностях, что названа так была дедом Толстого в честь его бытия на Русском Севере. По этой дороге, незатейливому просёлку было немудрено заблудиться и сотрудникам толстовского заповедника. Бурый туман из Воронки, Мистическая история про часы, что слышно за километр от могилы Толстого, когда они бьют полночь в доме Волконских. Ну, ясное дело, говорили мне, Волконских-то звали Волхонскими. Со значением "волхвов", значит.
Рассказывали всё это молодые женщины. Было у них особое сестринское братство работниц заповедника. Словно монастырь. И особо они тревожились о тех, сёстрах, что ушли в большой мир.
Потом они познакомили меня с местным фотографом.
Яснополянский фотограф в молодости был влюблён в портрет. Он рассказывал мне эту историю посреди ночи, будто пересказывая кошмарный сон. Зачин был в том, что фотограф отправился в заграничную поездку от обкома комсомола. Ехать нужно было в Италию. Там, внезапно остановившись на римской улице, он увидел обыкновенную репродукцию Джоконды — только, фактически, соответствующую размерам полотна. Репродукция была приклеена скотчем к стене, вокруг суетился народ, сновали посетители блошиного рынка… Фотограф попытался купить плакат, но вспомнил, что у него нет денег. Что-то там случилось с обменом, или просто советским туристам не успели выдать мелочь. Итак, денег не было, и он выменял его на несколько пачек сигарет, которые тогда были обязательной нормой зарубежной поездки — наряду с консервами и колбасой.
Вечером его вызвали к старшему группы и грозили, что отправят обратно за спекуляцию на чужих улицах, были какие-то другие неприятности, но он был уже неразлучим с глянцевой женщиной. Вернувшись в Тулу, он повесил её на стену в своей комнате, начисто лишённой мебели.
У него тут же появились завистники. Фотографические художники, приходя в гости, завистливо цокали языками, старались ткнуть пальцем в грудь итальянской женщины. Между тем, дела фотографа пошли в гору. Началась полоса удач, в комнате появилась мебель. Джоконда улыбалась со стены на благополучие своего подопечного.
Найти в её окладе свёрток с монетами фотограф вряд ли бы смог, но завистники множились. Фотограф был человек образованный и читал Гоголя. Он знал, чем оканчиваются шалости с портретами. Фотограф почувствовал, как Джоконда стала забирать его душу. До ножа дело не дошло, но он быстро сплавил её кому-то из друзей.
— Тогда-то я и увлёкся практикой десяти путей, — завершил он свой рассказ о волшебном портрете.
Могила Толстого похожа на компостную кучу. Она находится в глубине леса. Все гуляющие к ней (а к этой могиле не ходят, а именно гуляют), говорят о материальном положении семьи графа. О чём же ещё им говорить?
Когда я подошёл к могиле, то внезапно оказался в темноте. Это была храмовая темнота.
Вершины деревьев сомкнулись у меня над головой. В храме царили неясные потусторонние звуки. Солнечные лучи играли на листьях, ещё державших на спинах капельки воды. Капли скатывались, падали вниз, в лесу происходило шуршание и шелест.
Лес высыхал.
Кроме разговоров о материальном, у могилы часто говорят о немецких оккупантах. Я как-то беседовал с патриотически настроенными людьми о русской истории, и было мне плохо… Дело в том, что спокойно говорить о русской истории можно только с непатриотическими людьми — ибо столько в ней страха, ужаса и величия. Зашёл разговор о Московской битве и о Ясной поляне, и вновь подивился живучести мифа об осквернении могилы Толстого. Дело в том, что хороший писатель Владимир Богомолов в своей давней, но очень интересной статье "Срам имут и живые, и мертвые, и Россия…" написал странный пассаж, упоминая материалы Нюрнбергского процесса: "В течение полутора месяцев немцы оккупировали всемирно известную Ясную Поляну… Этот православный памятник русской культуры нацистские вандалы разгромили, изгадили и, наконец, подожгли. Могила великого писателя была осквернена оккупантами. Неповторимые реликвии, связанные с жизнью и творчеством Льва Толстого, — редчайшие рукописи, книги, картины — были либо разорваны немецкой военщиной, либо выброшены и уничтожены…" И вот Богомолов пишет: "(Под "изгадили" подразумевалось устройство в помещениях музея-усадьбы конюшни для обозных лошадей, а под осквернением могилы Толстого имелось в виду сооружение там нужника солдатами полка "Великая Германия")". Это очень печальная ошибка — всё дело в том, что в доме немецкие солдаты, конечно, напакостили, кое-где нагадили, кое-что стащили, а вот никакого нужника на могиле не было. Историю про сортир придумали какие-то пропагандистские дураки.