Но и тогда, и сейчас я не был уверен в этом списке.
Итак, министр говорил сам, говорили и другие люди, причём все говорили об этих виртуальных ценностях, хоть мой приятель и заметил тут же, что у нас часто исторические привычки называются духовными ценностями.
Тогда-то я поднял руку и спросил о том, нельзя ли мне узнать список этих либеральных ценностей. Отчего-то министр начал гнуться и ломаться как пряник. Вернее, он начал на меня глядеть как партизан на допросе, но, путая след, говорил и говорил — о либеральных ценностях, и о ценностях демократических.
— Да я вам вышлю, — сказал он, наконец. — Вышлю, не сомневайтесь.
Я, встав, и пройдя сквозь ряды столов, положил ему на кафедру свою визитную карточку.
И, ясное дело, хоть прошло немало времени, по-прежнему живу без либеральных ценностей.
И без демократических — тоже.
Я это вспомнил, оттого, что сейчас разбирал неотвеченную почту и обнаружил, что этому министру присудили титул "Просветитель от Бога" за этот год. По-моему, это восхитительный титул.
И, чтобы два раза не вставать, я вот про что спрошу: вот кто-нибудь из вас пользуется УЗО в своей квартире. Вот как вы его регулируете, чтобы двухкиловаттный чайник его не вышибал? И вообще.
Извините, если кого обидел.
20 ноября 2011
История про то, что раза не вставать
Я вот что скажу: мне очень нравится Дмитрий Ольшанский.
Тут вот в чём дело — к нему в разное время относились по-разному, и я помню, как приличных местах, было принято говорить о нём поджав губы, как о приличном мальчике, вдруг вступившем в связь с матерью Иокастой.
Или наоборот, он мне тогда казался чем-то вроде Алёши Карамазова, что тих и слаб, а расскажет ему братец о людской несправедливости, о душегубе-помещике, так зыркнет Алёша и закричит «Расстрелять!».
Потом я понял, что дело как раз не в этом, а в том что Ольшанский человек живой. Я-то могу сколько угодно быть несогласен с ним, и с его мыслями, на глазах меняющими политическую окраску. Но вот он живой, а многие известные мне завсегдатаи вовсе неживые. Упыри они какие-то, с липкой матовой кожей.
В общем, Ольшанский — хороший.
И, чтобы два раза не вставать, несколько слов о советской прессе.
Эта тема возникла из одной фразы Ольшанского, что он мимоходом бросил: «Я с трудом представляю людей, которые до 1988 примерно года читают газету».
Речь шла о том, что советскую прессу читать невозможно. То есть, вся история советской печати зажата между советом профессора Преображенского не читать никаких газет вовсе и ажиотажным чтением газеты «Московские новости» со стендом.
Я немного помню это время, и понимаю, что слишком просто свести его к установочным статьям «Правды» и либеральным очеркам «Литературной газеты».
Или иначе: слишком просто свести советскую печать к способу чтения между строк.
Изначальный вопрос о чтении снимается тем, что я застал в начале восьмидесятых лимиты на подписку прессы. Партийную «Правду» можно было выписывать без ограничений, и это, кажется, даже было обязанностью восемнадцати миллионов членов партии, а вот на «Литературку» как раз был лимит, то есть — ограничение, разнарядка. Непросто было подписаться и на литературные журналы, и на научно-популярные (которые, кстати, до сих пор остаются недосягаемым образцом совершенства) — но это отдельная тема, да и не журналы это были, а что-то другое, названное «журналами» по утерянной аналогии.
Ах, "Юный техник", ах, "Знание сила", ох, журнал "Радио", полный слепых схем и описей резисторов вкупе с конденсаторами… Эх, журнал "Советский Союз", что вообще был с другой планеты — с удивительными фотографиями не хуже часто, чем "Чешское фото".
Советская печать была не только коллективным агитатором, но и организатором — эта фраза за подписью Ленина горела на одном низкорослом здании на площади Белорусского вокзала, которую я пересекал едва ли не каждый день своего детства.