— Не было никакого счёта. Нечего считать людей, это другая, противная нам, сила любит считать да пересчитывать.
— Но ты-то меня простил, — заглянул Фёдор в глаза хозяину места. — Простил теперь?
— Я тебя простил ещё тогда, как увидел. Как увидел, так сразу и простил. А счёт по головам — это ты придумал сам. Ты скажи о другом — останешься с нами?
Фёдор подумал, обведя взглядом пустынные холмы.
— Нет, не останусь. Ты тут хозяин, а моя вера спутана, как старая рыбацкая сеть. Но потом, может, вернусь — если разберусь с двухголовым оленем. Ведь в оленя верить можно?
— Смотря как — никто не мешает оленю жить под небом Господа, как всякой божьей твари, будь она с двумя головами или с одной. Да ладно, ты почувствуешь, когда надо вернуться, — досадливо сказал игумен. — Только не надо медлить.
Они попрощались, и вот Фёдор повернулся и, не оглядываясь, пошёл на юг.
Когда он отошёл достаточно далеко, игумен распахнул плащ и освободил странную птицу, пригревшуюся у него на груди. Не то белый голубь, не то маленькая куропатка, хлопая крыльями, поднялась в воздух и полетела вслед за ушедшим.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
17 марта 2013
Братья Свантессоны (2013-03-19)
Тот мой герой, о котором я собираюсь рассказать, был третьим сыном в семье Карла Ивановича Свантессона — обрусевшего не то шведа, не то датчанина.
Помещиком он был никаким — то есть самым маленьким и ничтожным: нигде не служил и слыл больше за городского шута, причем шута неразборчивого, отвратительного и не знающего грани, которую в шутках переходить не стоит. Овдовев, он ввёл в доме вывезенные из Швеции привычки и превратил его в вертеп.
Глухонемой сторож Герасим только мычал, когда дом наводняли очередные профурсетки вкупе с монтаньярами. Но именно Герасим во ту пору ходил за детьми Карла Ивановича.
Трое детей, не в пример отцу, хоть и росли без надзора, выросли крепкими, сильными юношами.
Старший, Борис, или, как звал его отец, Боссе, был человеком вспыльчивым, учение не шло ему впрок, но в остальном он был то, что мы называем «добрый малый». Вспыльчивость, как говорится, не выносилась из избы. В городе, однако, знали, что отец и сын чуть не дерутся из-за мелкой наследной монеты — того приданого покойной супруги, которое растворилось неведомым образом. Но речь моя пойдёт именно о третьем сыне, которого мы согласно их семейной традиции будем называть Малышом.
Малыш был мальчиком кротким и непрактичным. В детских играх именно ему доставались тумаки и обиды, часто он недосчитывался карманных денег, а то порой его товарищи рвали портьеры в доме и делали чучела из простыней Карла Ивановича. Поэтому Малышу приходилось много терпеть — и уже от родного отца.
В бестолковом доме Карла Ивановича был ещё один обитатель — суетливый и быстрый слуга Карлсон. Будто муха, летал по дому этот Карлсон, и иногда казалось, что сзади приделан к нему какой-то пропеллер для пущей быстроты. Он чинил отопление, носил с базара картошку и лук и даже кормил волка, зачем-то купленного у директора передвижного зверинца.
Ходила молва, что это вовсе не швед, или там датчанин, а ребёнок, родившийся у городской дурочки Акулины от самого Карла Ивановича. Впрочем, Карл Иванович всё отрицал, но взял в свой дом ребёнка, воспитал и даже, как говорила всё та же молва, придумал ему фамилию Карлсон.
И вот однажды утром Карла Ивановича нашли в доме мёртвым, с головой, лежащей на книге. Страницы были полны популярных объяснений по поводу пестиков и тычинок, а рядом с телом лежал окровавленный пестик, тычинок же поблизости не наблюдалось — разве голова несчастного Карла Ивановича превратилась в огромную тычинку.
Боссе был немедленно взят под стражу — ему припомнили и крики, и ссоры с отцом, и наследство. Да и больно ловко это всё выходило — он и убил-с, как уверял нас присяжный поверенный Владимир Ильич. Только один Малыш был уверен в невиновности своего брата.
Накануне суда, вернее, в ночь перед судом к Малышу явился Карлсон. С заговорщицким видом он долго ходил вокруг и около стола и наконец признался, что ему начали являться видения.
— Что за видения? — горячо интересовался Малыш.
— А вот какие видения-с. Ко мне пришёл этот странный человек, — сбивчиво говорил Карлсон. — Но я расскажу вам-с всё по порядку-с.
И Карлсон начал рассказывать, да столь прихотливо, столь затейливо, что Малыш ни разу не прервал его, хотя и засыпал несколько раз.