— Деньги — однозначно неприличная вещь. Неприличнее их только педофилия.
— Ладно. Уели. Высылайте их мне. Я приму на себя грехи ваши.***
— Насколько Вы безжалостны к самому себе?
— Наедине — очень. А вот публичного самобичевания очень не люблю.
— Вы убегали в детстве из дома?
— Нет. Но я с детства ездил с рюкзаком по стране — палатка, костёр, старшие товарищи. А вот если имеется в виду «Вы мне больше не родители, не хочу вас видеть», то нет, никогда.
— Скажите, Вы когда-нибудь уходили в запой?
— В алкогольный — никогда. А вот в безделье — случалось (Это не менее, а может быть, даже более гибельно — когда знаешь об будущих неприятностях, но ничего не делаешь).
— Если бы что-нибудь в вашей сегодняшней жизни можно было изменить без глобальных потерь, вернувшись в прошлое, вы воспользовались бы этим шансом?
— Чорт! Хороший вопрос — я бы сказал, вечный. Тут ведь всё зависит от того «глобальные потери» для кого? И каково будет это прошлое — а то ведь, мы думаем, что чуть-чуть «довернём» историю, и всё будет хорошо. Но тут и происходит эффект бабочки, а последствия расходятся как цунами. То есть в этой игре воображения надо ввести разные строгие правила — тогда она чудесна.
А вот если правил нет, это просто перечисление обид и разочарований.
Наделал ли я глупостей? Да ого-го сколько! Упустил ли я возможности чего-нибудь? Да сотни.
Но тут где остановиться: например, вот я в 1990, как некоторые мои однокурсники становлюсь финансистом, а не тем, чем стал сперва на самом деле — пять лет моя жизнь прекрасна, куда лучше нынешней, а на шестой год меня взрывают вместе с машиной и охраной. Вот в чём штука.
— А… это… почему не влились в финансовый поток девяностых? могли бы? не жалеете ли? как вы себя нашли в то смутное время?
— А я немного влился — как такой активный наблюдатель. Тогда я занимался преподаванием экономики, а потом сам учился ей — и в теории и на практике. Другое дело, что это скорее было такое исследование жизни, чем настоящая работа, дело жизни. Я тогда сделал довольно много разных важных для себя выводов, хотя можно было не упускать многих возможностей.
Но тут уж как писал Набоков: «Он ощутил самое пошлое: укол сожаления от упущенного случая».
— А вот интересно (не заглядывая в IP — адрес), какой процент интервьюеров Вами угадан с лёту?
— А я и не регистрирую IP. Я знаю одного или двух — по их ритуальным вопросам. Да и незачем знать больше — ведь вся соль игрушки в том, что вопросы анонимны — и ты не знаешь, спрашивает ли тебя твоя консьержка, одноклассник или бывшая жена. Не надо никого угадывать. Это лишнее.
— А был ли здесь такой вопрос, что Вам хотелось бы знать, кто его задал?
— Я считаю, что это место такая специальная анонимная площадка. И главное в ней именно анонимность — то есть я отвечаю на вопросы, как будто они заданы мирозданием. Ну, таким иногда кривоватым мирозданием, но никто не обещал, что оно мудро и правильно устроено. А так-то интересно бывает — но не здесь. Если тебе под дверь подсунут записку «Положите десять тысяч рублей под дождевую бочку во дворе» — сразу интересно становится.
— Вы сами не хотите задать вопрос? 140 знаков для ответа — challenge.
— Никакой новизны, уважаю каждое слово. Я профессионально хорошо считаю знаки — я ведь был редактором, сокращал и резал. Легко (здесь 140 зн).
Извините, если кого обидел.
26 января 2013
История про то, что два раза не вставать (2013-01-27)
— А что за история, после которой Вы передвигались лишь на костылях? Или это табу? Поиск по блогу результатов не дал.
— А это давно было — до Живого Журнала: «Жил я тогда особой жизнью: по дому ходил с одним костылём, на улице — с двумя, мочился по утрам два раза — один в банку, а второй в раковину и дёргал свой хрен сам, без чужой помощи.
Нет, сначала, как известно, лежал я в больнице. Лежал долго, привык. Всё смотрел на разных людей, которых меняли как блюда на званом обеде.
Рядом лежал олигофрен. Говорил он:
— Виталька, бля, завтра домой едет… Витальке, бля, костыли принесли…
Лопотал он громко и матерно, а иногда плакал. Плакал горько — выл в подушечку. Перед операцией ему рассказали, что нескольких больных режут одновременно, и он написал на своей ноге: «виталькина левая нога», чтобы не пришили по ошибке чужую — какого-нибудь негра, например.
Была у него девушка — маленькая и круглая, головкой похожая на маленькую луковку.