— Ладно тебе, — отвечал заместитель, — ты бы вспомнил ещё фальшивые письма махатм… Или специально для нас — история про войну собак и котов, в которой люди только разменные фигуры: статьи были с картинками ДНК и ссылками на академиков…
Они оба пожали руку старику, и заведующий спросил:
— Ну, что, отец, будет ещё хуже?.. Так вот, сегодня мы выпускаем обезьян.
Старик пожевал губами. Он знал, что это произойдёт — уже неделю не было электричества, и два дня обезьянам не давали корма.
— Как думаешь, отец?
— Я сторож, — ответил старик. — Что я могу думать? Уйдут обезьяны, и я буду никто.
— Далеко не уйдут. Могут погибнуть.
— Это мы можем погибнуть, а они — нет.
— Не боишься ты за них, старик, — сказал второй русский, засмеявшись.
— За себя бойся, — каркнул, как ворон, старый сторож, каркнул зло и презрительно. — Всё началось с того, что несколько обезьян съели — не думаю, что из-за голода. Голода по-настоящему ещё не было, и это сделали из озорства. Вы тогда удрали в Москву, а я видел, что тогда делали те обезьяны, что убежали сами.
Они собрались вокруг, расселись на ветках и молча смотрели, как из их товарищей делали шашлык. Их было немного, и люди хохотали, тыкали в них пальцами, веселились.
А вот веселиться не надо было.
Русские ушли, а он остался на лавке. Кислый дым старого табака стелился над питомником, и где-то хлопала дверца пустой вольеры.
Пошёл тяжёлый снег, влажный от дыхания близкого моря.
Старик посмотрел на снег и вспомнил экспедицию в Тибет.
Вот оно, главное.
Тогда его вызвали в политотдел и, не объясняя ничего, велели подчиняться красивому черноусому чекисту. Кроме него и переодетых красноармейцев вместе с караваном двигался сумасшедший художник. Он был прикрытием экспедиции, и оттого ему прощалось многое: художник разговаривал с горами, молился на выдуманных языках и писал картины на привалах. Мошки вязли в сохнущей краске, как мухи в янтаре.
Чекист время от времени исчезал — европейское платье он сменил сначала на таджикский халат, а потом стал одеваться как уйгур. Чекист потом часто покидал их караван, притворяясь то иранским коммерсантом, то британским журналистом. Когда ему встретился настоящий журналист из Англии, то чекист, не моргнув глазом, зарезал его прямо посреди разговора.
В составе экспедиции было несколько красных китайцев из отряда, воевавшего на Дальнем Востоке. Один из китайцев менял махорку на разговор — молодому красноармейцу из прибрежного города было не с кем поговорить. Китаец и рассказал о Сунь Укуне, Царе обезьян, что сначала был на небе конюхом, а потом садовником.
Это была очень запутанная история, да и китаец плохо владел русским языком.
Непонятно было даже, как звали царя обезьян — из рассказа китайца выходило, что он имел сотни имён. Китаец с раздражёнием отрицал, что царь обезьян мог быть индусом или японцем. Наоборот, однажды Сунь Укун со своим войском напал на японскую армию и перерезал всех, взяв в качестве трофея целый отряд снежных обезьян-асассинов.
Снежные обезьяны стали личной гвардией царя — они были воины, и им всё равно было, кому служить.
Индусов Царь обезьян победил каким-то другим способом.
Потом китаец свернул на то, что Царь обезьян с его войском очень пригодился бы делу Мировой революции, и его собеседник спокойно уснул, поняв, что имеет дело с сумасшедшим прожектёром.
Всё это было скучно — он видел множество сумасшедших, лишённых разума исчезновением старого мира и Гражданской войной, и сострадание в нём кончилось. И прожектёров он видел много — они приходили в штабы и райкомы со своими планами изменения климата, и с чертежами машины времени, они таскались повсюду со своими вечными двигателями и смертельными лучами. Кончалось всё тем, что им давали усиленный паёк, и они успокаивались.
Теперь все видели, кроме чекиста и художника, как китайцы смеются над мистиком с этюдником, смеются над странными пейзажами и магическими кругами, что этот мистик рисует на стоянках. Смеялись и китайцы, и носильщики в бараньих шапках. И тем и другим забавы взрослого человека напоминали о детях, оставшихся дома. А несколько красноармейцев, что были раньше буддийскими монахами, говорили, что художник всё время пишет священные знаки с ошибками.
Претерпев многое, они подошли к отрогам великих гор.
Люди здесь жили другие — со стоптанными плоскими лицами, и в их домах были нередки чудеса, которые Чекист объяснял атмосферным электричеством, а художник — велениями махатм.