Глиняный человек начал подниматься и упёрся головой в потолок. Он увидел, что оконце давно замуровано, но подвал ничуть не изменился. Ему пришлось сломать две стены, чтобы выбраться на свет. Миновав двор со странной скульптурой из шаров и палок, он выбрался на улицу. Глиняный человек не узнавал города, он не узнавал людей, сразу кинувшихся от него врассыпную. Но он узнал их гимнастёрки, погоны и звёзды на пилотках.
Он узнал звёзды на боевых машинах, что разворачивались рядом, и, ещё не понимая ничего, протянул к ним руки.
Глиняный человек стоял в пустоте всего минуту, и летний ветер выдувал из него сон. Но в этот момент танк старшего сержанта Нигматуллина ударил его в бок гусеницей. Медный пятиугольный ключ выскочил изо рта, и глиняное время остановилось.
Глиняный человек склонился, медленно превращаясь в прах, осыпаясь сухим дождём на булыжник. Он обмахнул взглядом людей и улицы, успевая понять, что умирает среди своих, свой среди своих, защищая свой город от своих же… Всё спуталось, наконец.
Глину подхватил порыв августовского ветра, поднял в воздух и понёс красной пыльной тучей над крышами.
Туча накрыла город пыльной пеленой, и всё замерло. Только старик на городских часах одобрительно кивал головой. Старик держал в руках косу и очень обижался, когда его, крестьянина, называли Смертью.
Какая тут смерть, думал старик, когда мы просто возвращаемся в глину, соединяясь с другими, меняясь с кем-то судьбами, как шапками на татарском празднике.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
23 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-24)
Вот, кстати, повтор про молнии. Тут, правда, используется не металлический крючок, а петелька из суровой нитки, что, на мой взгляд, куда менее практично. А вот ключ к зубной пасте я помню — он прилагался к некотором заграничным тюбикам, а у нас продавался в первых кооперативных ларьках.
Отдельная песня — это книжные обложки. Вот тут-то как раз и заключена история материального мира. В то время все читали книжки в транспорте — электрички, метро, автобус (в автобусе хуже, потому что буквы прыгают перед глазами). Понятно, что нужны были обложки — кто-то заворачивал книги в газету (иногда от этого пачкался форзац), кто-то просто в чистый лист бумаги (для этого идеально подходил лист для АЦПУ с дырками по краям — я легко узнавал его, если сидел рядом с читающим). Обложки не только предохраняли книги от грязи — я встречал людей, что читали Солженицына в транспорте. Это, правда, было связано не только с неосмотрительностью в буквальном смысле этого слова, а с тем, что книгу давали "на ночь".
И вот, чтобы скрыть название, книгу нужно было обернуть. Обложки для школьных учебников не подходили — их было мало, да и имели они какой-то странный формат, в них нормальная книга болталась как цветок в проруби. Обложки для тетрадей, прозрачные и тонкие, были тоже не в формат.
Но что интересно — потом кооператоры освоили выпуск обложек, книги стали оборачивать реже. А сейчас я посмотрел ради любопытства — половина вагона (из тех, что читает) смотрит в экраны, а половина перелистывает обложки романов-лавбургеров. Их и оборачивать не надо. Они рассыпятся в руках на последней станции, будто секретное послание для Тома Круза.
Извините, если кого обидел.
24 февраля 2014
История про то, что два раза не вставать (2014-02-25)
— Нет, ничего, глядеть можно, но только осторожно, — сказал он. — Конечно, ты не первая в мире красавица, но ведь ко всему можно привыкнуть, так что ничего, сойдет, могу и поглядеть! Ведь главное, что ты милая… Дай мне блинка!
В силу наступивших календарей нельзя не вспомнить о том, как низка у нас культура блинопотребления, не говоря уж о блинопроизводстве. Всякий может обратиться за знанием к классике, но поскольку промеж нами много ленивых, я приведу краткое это знание в виде цитаты:
«“На тебе блин и ешь да молчи, а то ты, я вижу, и есть против нас не можешь”.
“Отчего же это не могу?” — отвечал Пекторалис.
“Да вон видишь, как ты его мнёшь, да режешь, да жустеришь”.
“Что это значит ‘жустеришь’”?
“А ишь вот жуешь да с боку на бок за щеками переваливаешь”.
“Так и жевать нельзя?”
“Да зачем его жевать, блин что хлопочек: сам лезет; ты вон гляди, как их отец Флавиан кушает, видишь? Что? И смотреть-то небось так хорошо! Вот возьми его за краёчки, обмокни хорошенько в сметанку, а потом сверни конвертиком, да как есть, целенький, толкни его языком и спусти вниз, в своё место”.