Выбрать главу

При этом происходит игра, как в своё время в художественной оценке явления «лучший бард среди физиков, лучший физик среди бардов» — при этом то, что мимо нот, извиняется точными науками, а то, что не защитился, извиняется вокалом. Но теперь это явление современного рынка, и я как раз хочу понять, как оно сопрягается с литературой.

Именно поэтому важен казус Михаила Шишкина, что вставлял в романы раскавыченные куски дневников, случай Антона Понизовского, что интервьюировал людей на рынке и в больнице для книги «Обращение в слух», Линор Горалик, что собирала короткие анекдотические истории из жизни окружающих её людей и многих других авторов и собирателей.

Бормотограф

Случай Алексиевич ведь, по сути, феномен публикатора.

Была традиционная литература, уважение к которой нам вбивали в школе — долго сидеть, кусать перо, выбежать на двор в одной рубашке, выебать дворовую девушку, забежать обратно и написать стихотворение.

А тут предлагается текст нового (для нас) рода.

Не феномен не старой литературы постоянного мытья полиэтиленовых пакетиков, а нового типа, когда ты ставишь магнитофон и — вуаля!

Эта надежда отражена в одном известном произведении 1953 года, где писатель Смекайло был обладателем бормотографа, который сам называл ещё «говорильной машиной». Бормотограф имел сбоку небольшое отверстие: «Достаточно вам произнести перед этим отверстием несколько слов, а потом нажать кнопку, и бормотограф в точности повторит ваши слова. Писатель без такого прибора — как без рук», — утверждал Смекайло. — «Я могу поставить бормотограф в любой квартире, и он запишет всё, о чем говорят. Мне останется только переписать — вот вам повесть или даже роман».

Гости этому удивлялись: «А я где-то читал, что писателю нужен какой-то вымысел, замысел…

Смекайло им отвечал: «Э, замысел! Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! Что ни возьми — всё уже было. А тут бери прямо, так сказать, с натуры — что-нибудь да и выйдет, чего ещё ни у кого из писателей не было».

Оказалось, впрочем, что Смекайло как бы случайно забывал бормотограф в гостях и потом слушал, что говорят хозяева. Но хозяева оказались тоже не лыком шиты и ржали и кукарекали в отверстие бормотографа.

Но Смекайло не терял надежды, хоть за этими заботами и не написал ни одной книги.

Правда фотографии

К вопросу о подлинности примыкает знаменитая история со снимком фотографа Дуано «Влюблённые» (1950).

В 1993 году произошёл суд (судились персонажи) и попутно выяснилось, что снимок постановочный.

То есть, то, что было сорок лет (правда, долгое время фотография пролежала под спудом) «подлинной жизнью» оказалось жизнью срежиссированной.

Дело не в том, что решения судебной системы особенно взвешены и окончательны (вовсе нет), но именно в зале суда традиция обычно выясняет свои отношения с новацией.

Может, успешный автор в жанре «вербатим» в будущем будет похож на режиссёра, у которого на фильме работает команда юристов, регулирующих все отношения с актёрами — то есть, с персонажами). Но продолжая экскурс в историю фотографии, я должен расстроить людей, которые не знают, что часть фотографических свидетельств Отечественной войны — тоже суть кадры постановочные.

Чтобы не удлинять текст фотографиями — вот она, рядом. Именно — художественной, а не достоверности.

Мы понимаем, что нет ничего более манипулятивного, чем военный репортаж, потому что он всегда обращён к смеси логики и эмоций. Между 1939 и 1945 годом ни в одном из воюющих государств не возможна была точка зрения, в рамках которого достоверность — превыше всего. Во времена отчаяния и ужаса, когда мир стоит на краю, подлинность изображения уступает его функциональности. Среди советских женщин-фотографов известны прекрасные профессионалы Галина Санько (1904–1981) и Наталья Боде (1914–1996).

Обе оставили поразительное фотографическое наследие времён войны (не говоря уже о снимках других лет). Но хотелось бы проанализировать наши ощущения от трёх фотографий.

Часто обыватель требует подлинности, сам не понимая зачем, не зная, как он будет оперировать с этой подлинностью — и современная цивилизация предоставляет ему подлинность.

Обыватель, впрочем, может превратиться в исследователя — не отвергая ничего, он может разобраться если не в тайнах мироздания, то в самом себе.